Только об этом не пишите! - Sally KS

душе воду, она осмотрела себя: следы от веревки висельника были черными, как копоть. Вдоль посередине их прорезали тонкие красные полоски крови, будто кожа лопнула. Запястье, разрезанное ради Кости, выглядело гораздо лучше. Стоя под теплой водой, Лава прикладывала ладони к ранам и бормотала: «Упади на чёрный огонь белый снег, упади, прорасти сквозь грязь чистый побег, прорасти. А врагам моим руки свяжи, не дай пути, на волю их не отпусти…» Небольшие ранки затягивались, темные полосы становились светлее… Утром она возьмет остатки зверобоя и тысячелистника из старых запасов, нарвет свежей крапивы, а в морозилке у Артёма с прошлого наверняка хранится припасенная с осени клюква или брусника. Сделает она себе хороший отвар и через пару дней на теле не останется и следа…

Домашнее платье Веры, которое дал ей Артём для сна, пахло женским счастьем: вот она хорошая жена и мама, рядом надежный работящий муж, вот новый дом, и все вокруг такое простое, недорогое, но выбранное с любовью… На секунду промелькнули у Лавы перед глазами сцены из жизни этой семьи до того, как пришла беда: Вера варит варенье, муж приносит ей букет цветов, она смеется, прижимается к нему, достает из духовки румяные голубцы и с притворной строгостью велит Косте хорошо поесть прежде, чем убежит гулять до самого вечера… Не было у этой женщины никаких посторонних мужиков, даже мыслей подобных не было, и пропала она не по своей воле, думала Лава рассеянно, засыпая в большой супружеской кровати кузнеца.

Завтра она найдет начавший цвести подорожник, вырвет его, вымоет и сделает из него человечка: корень, состоящий из множества длинных волосков, будет прической, с двух черешков срежет листья, чтобы получились руки, остальные листья станут платьем, которое она перевяжет травинкой в том месте, где у женщин находится талия, а вытянутые цветки на длинном прочном стебле будут ногами, их подрезать нельзя… Наречет она человечка Верой и узнает, что с ней произошло на самом деле.

Рядом уже крепко спал Герман. Сначала он долго лежал с открытыми глазами и даже не пытался заснуть. «Сильный шок, непривычное место, усталость, которая не погружает в сон, а, наоборот, не дает нормально отдохнуть», — понимающе подумала Лава. И тогда она просто провела руками над его головой, прошептала: «Уплывайте, мысли, по воде сна, уходите, тревоги, в глубинный ил… Поднимется царь-рыба со дна, соберет тепло дневных светил и тебе отдаст, а печаль — черствый хлеб, ее крысы сгрызли…»

Утром Лава встала последней. Мужчины сидели на кухне тихо — любимый брат, самый красивый, самый лучший, кузнец, ставший ей почти родным за эти дни, и Никита, мерзкий предатель, который выжил. Кости нигде не было.

— Как Костя? — спросила она, неловко одергивая Верино платье. Ее-то одежда нуждалась в тщательной стирке. Гардероб Германа пострадал не так сильно, и сидел он в своих джинсах и своей футболке.

Артём вскочил и начал рассказывать с несвойственной ему активной жестикуляцией. Его голос иногда прерывался от волнения.

— Представь, я просыпаюсь в десять оттого, что Костя трясет меня и не может добудиться. Оказывается, он с утра встал, увидел наше сонное царство, взял мою карту и сходил в магазин. Сам! Он дальше огорода уже год не выбирался! Приготовил завтрак — кашу на всех сварил, бутерброды порезал, чай заварил…

— А сейчас он где? — спросила Лава, чтобы дать кузнецу успокоиться.

— Пошел по участку пройтись. Это что значит — всё, он здоров?

— Не знаю, Артём, ты его теперь доктору покажи. И от себя далеко не отпускай, пока он окончательно не окрепнет. Я тебе расскажу, как сделать ему оберег от злых людей. Другому бы сама сделала, но ты кузнец, ты сам сможешь. А отцовский замок самый крепкий.

Она достала из ящика кухонного гарнитура свой пакет с остатками трав и выложила в кружку несколько, чтобы сделать себе чай. Из-за чужого платья чувствовала себя не в своей тарелке и даже просыпала несколько ягод черемухи. Артём, без слов понимая, что нужно, включил чайник, а когда он закипел, сам залил травы и ягоды и прикрыл чайным блюдцем.

— Как твои раны? — спросил Герман негромко.

— Нормально, заживут.

Никита смотрел на нее молча, и это было непонятно. Наконец, открыл рот:

— Лава, я должен перед тобой…

— Ты мне ничего не должен, — перебила она холодно. — Но есть кое-что, что мне было бы важно знать. Сними футболку.

— Зачем?

— Хочу посмотреть твое клеймо.

Он не стал спорить, поднялся со стула и стянул футболку. Лава отвела глаза от его мускулов, чтобы не смущать себя эти зрелищем, и заметила, что на нем и рабочие штаны не свои — явно тоже Артёма. Коротковаты и сидят впритык, поскольку Никита шире и выше сухощавого кузнеца.

— Ты вчера был весь исполосованный, — удивленно сказал Герман. — И эта штука на груди была темная такая…

Сейчас четвертинка ромашки едва виднелась на коже теплого медового оттенка, а больше никаких повреждений не было вовсе. Лава обошла Никиту со всех сторон и осторожно, двумя пальцами, приподняла прядь его волнистых светлых волос, обнажая шею. Круглый след, который обычно бывает красным, выглядел бледно-розовым с красными краями, и уже было понятно, что он тоже скоро пропадет.

— Феноменально, — констатировала с деланным равнодушием. — А можно еще твою руку?

Она приложила свою ладонь к его и привычным маленьким усилием воли пустила по коже горячую волну.

— Что чувствуешь? — спросила.

— Ничего, — удивленно ответил он и тут же поправился, не понимая, чем может ее обидеть, но явно не желая этого. — То есть… руку твою чувствую.

— А какой она температуры?

— Нормальной… Какая должна быть? Тридцать шесть и шесть?

А рука была уже горячей настолько, что обычно это никто не мог терпеть.

— Ясно, — Лава отдернула ладонь и потрясла ею в воздухе, остужая. — Поздравляю тебя, Никита! Ты стал невосприимчив к колдовству. Если тебе еще когда-нибудь встретится ведьма, она ничего не сможет с тобой сделать, — она холодно улыбнулась, обошла обеденный стол, села рядом с братом.

— Я бы очень хотел узнать про все это побольше, — признался Никита, натягивая футболку. — Я, если честно, немного в шоке от всех этих событий… Тамара оказалась злой ведьмой, а ты — доброй. Какие-то проклятья, какие-то охотники на ведьм — вон, Артёму стекло разбили… А где теперь Тамара? Она что, напала на