Катакомба - Атаман Вагари

помог. Не вам. Вы что, думаете, я с вами тут нянчиться пришёл? Где мои сокровища, а? Мне тут обещали мои сокровища! – начал бушевать Жак.

В этот момент Астр прошептал:

– А что же с Шаксом?

– И где это у нас Брабатус? – прошептал, вторя ему, Мелькор. Но по его глазам я поняла, что он знает, где Брабатус.

Я кивнула для Мелькора в сторону озера:

– Там. Брабатус теперь там, с Глубокими. Потому что давно выбрал быть с ними.

– Я пытался тебе сказать. Не успел. Дагон напал, – Скиталец выгледел виноватым.

– Знаю. Я догадывалась.

Жак что-то ещё бурчал, Анна же шипела на него упредительно и строго. Эти два призрака при жизни были и после смерти оставались лучшими друзьями. Сложно было поверить, что такая дружба может существовать между двумя пиратами. Тем более между мужчиной и женщиной. Истинная дружба – а не похоть как у животных. Будто не пиратами, преступниками и висельниками они были вовсе. А настоящими рыцарями.

– Шакс… я уверена, что с ним будет всё в порядке… – но это я проговорила не совсем уверенно.

Моя интуиция уже приготовила меня к роковому удару. Мы всей командой подошли к палачу. Мерцающее красное тело было совсем бледным. Глаз по-прежнему не было видно.

– Вот и всё, друзья. Вы успели меня увидеть, я вас. Я сделал всё, что мог, и я рад, что вы остались здесь, что вы поможете Смельчаку довершить начатое, – прошептал он еле слышно. Его голос доносился уже из других миров, недоступных нам.

Из небытия. Где абсолютная пустота, где нет ничего.

В его фразе – "Я сделал всё, что мог" – слышалась вина, сожаление. Все его старинные друзья, с кем он вместе сражался, поняли – он умирает. Его больше не будет никогда. Мелькор и Астр стояли очень серьёзные, понурые. Анна опустила голову. Жак крякал в стороне, проявляя тактичность. Наверное, он хуже всех знал Шакса. Скиталец смотрел громадными глазами на палача, который ему успел понравиться, пока мы шли в Тёмном Лабиринте втроём, и думал, наверное о том, что как жаль терять только что приобретённых друзей.

Я ринулась к нему, упала на колени рядом и схватила за бледновато-красный "отросток" – то, что было рукой.

– Шакс, проклятье Бафомета снято. Здесь Скиталец. Мы разделались с Глубокими… И сейчас я пойду убивать Дагона. Пожалуйста, Шакс, скажи, что ты дождёшься! Мы что-нибудь придумаем, как тебя возвратить, как возвратить тебе энергию…

– Смельчак, я сделал то, что должен. И сейчас я должен уйти. Таковы правила. Такова игра.

– К чёрту правила игры… – я почувствовала солёные слёзы на лице. Крепче сжала его руку. Почти неосязаемая. Всё же он нашёл остатки сил пожать её в ответ слегка. – Шакс, я знаю, что ты сделал то, что хотел. Ослабил Дагона. Но прошу тебя, будь с нами! Ты же можешь! Ты могущественный дух, ты же можешь вернуться!

– Я сейчас, в этот самый момент, растворяюсь. Ухожу. Ослабляю Дагона тем, что сливаюсь с ним. Когда ты будешь биться с ним – он станет слабее настолько, насколько сильным был я. Я обещал помочь тебе победить. Если я вернусь – ты не сможешь его одолеть.

В его голосе – не обречённость. А закон, требование. Констатация страшного факта. Он подтвердил:

– Те листы, на другом языке, которые я перевёл. Там говорилось о том, что Смельчак сможет победить Дагона только если накануне ему скормят кого-то сильного. Кого-то, кто его отравит собой. Ты можешь говорить про книгу, про меч. Но этого мало было бы тебе. А сейчас – в самый раз. Сразись с ним, покажи ему Книгу. Снеси его главу этим мечом. Я буду с тобой, там. Я буду частью Дагона – той частью, что будет помогать тебе разрушить его.

– Я тебя не забуду. Никогда, – прошептала я, превозмогая накатывающийся ком в горле.

– Благодаря тебе последние мои последние три дня были самыми лучшими. Я хотел бы ещё раз прожить и пережить все эти две тысячи лет – только ради того, чтобы ты снова зашла ночью в комнату с камином, как в первый раз.

Шакс замер. Его рука прошла сквозь меня.

– Прощай, Шакс. В который раз мы прощаемся с теми, с кем сражались в Лесном Сердце против рабов Дагона, с тяжёлой душой. Мы тебя не забудем, – проговорил Мелькор. И отвернулся.

– Прощай, дружище Шакс. Я ничего не могу говорить, не в силах. Мы, горгульи, редко заводим друзей среди не-горгулий. Но в тебе я всегда видел ещё одну горгулью, – проговорил Астр. Он почти плакал.

– Шакс, то же самое говорю тебе я, Повелительница Морей. Покойся на дне с рыбами, буду надеяться на то, что мир ещё существует только благодаря таким как ты, ведь ты лучший из живущих здесь, – Анна Бони произнесла это очень грустно.

– Хоть мы почти и не знакомы, моряк, но я тебя всегда уважал. Хотя бы за то, что ты не давал в обиду Аннушку! И ещё за то, что ты заботился вот об этой девице-смельчачке. Ведь женщины – это на самом деле весь мир! – хриплым голосом, надсадным от скорби, произнёс Жак.

– Про таких как ты, Шакс, в книгах пишут. Когда-нибудь я прочитаю книгу о тебе, и из-за книг ты станешь бессмертным. Если я не прочитаю – я найду того, кто такую книгу о тебе напишет, – молвил Скиталец.

Я хотела сказать ему многое, очень многое. Но растерянно смотрела, как он исчезает. В последний миг на его призрачной бледно-красной голове возникли два глаза. Они встретились с моими, внушили мне, чтобы я берегла себя. А потом погасли.

Я зарыдала, безутешно, горько. Шакс был моим другом. Одним из лучших. Бывший палач, злой могущественный дух. Но он до самого конца заботился обо мне, помогал. Поэтому абсолютно плевать, кем он был и что делал в прошлом. А я даже не смогла с ним нормально попрощаться. Он растворился в небытии. Страшная участь. Я продолжала плакать, Скитальцу пришлось обнять меня. В его этом вполне человечном жесте было столько доброты и желания поддержать, что я заплакала ещё горше. Я живу, я дышу, у меня друзья, у меня дом, семья, родители, работа, секретные миссии, большое будущее. А у Шакса ничего этого не было и никогда не будет. Единственное, что у него было – это друзья. И то он вынужден расставаться с ними. Это так несправедливо, что его больше нет и не будет!

Никто из монстров и привидений и слова не сказал по поводу моей слабости. Потому что они все – Мелькор, Астр, Анна и даже циник и корыстолюбец Жак – были никакие от горя. Когда Скиталец мягко отстранил меня, я утёрла мокрое от слёз