Медвежье молоко - Елена Александровна Ершова

старался думать только о Максиме Пантюшине, мёртвых девочках с синяками на шеях, за которыми уже пришёл их персональный волк – хищник, куда старше и страшнее обожженного перевертня.

Мальчишку он увидел у поленницы. Парень лет пятнадцати тащил жестяное ведро, но остановился, сощурив светлые глаза в обрамлении рыжеватых ресниц.

– Привет, – поздоровался Белый.

– Здравствуйте, – ответил мальчик. – Вы из Новгородской группы? Экскурсия на восемь? Мы только поставили калитки, не готовы пока.

В говоре парня слышался своеобразный акцент.

– Нет, я приехал один. Этнограф-любитель, – Белый протянул через забор руку. – Герман, будем знакомы.

– Микко.

Парень поставил ведро, по-взрослому пожал ладонь.

– Значит, ждёте экскурсионную группу?

Парень тряхнул рыжими вихрами.

– Хотите присоединиться? Посмотрите нашу часовню и экспозиции.

– У вас и музей есть?

– А ещё кулинарные мастер-классы, мастер-классы по рукоделию, да много чего. Вас что интересует?

– История, пожалуй, – на всякий случай Белый поднял повыше капюшон мантии. Ожог скрывался под тугим бинтом, и проницательный взгляд Микко уже наверняка его увидел, но Белый всё равно хотел бы избежать лишних расспросов. А вот самому было, о чём спросить. – Изучаю малые народы, генеалогическое древо семей, всё такое. Может, родителей позовёшь?

– Мой род живёт здесь уже более двухсот лет! – с гордостью сообщил Микко. – Я сам всё знаю и сам расскажу, если захотите. Я экскурсовод, с десяти лет этим занимаюсь.

– Внушительный опыт! – заулыбался Белый.

– Сейчас, вы подождите, – Микко бойко подхватил ведро, хлопнул рассохшейся дверью.

Белый облокотился о забор.

Лес бывал жесток и строг, но именно теперь, предчувствуя опасность, провёл Белого кратчайшим путем, вернув его к рассвету того же дня. А, значит, дал шанс на несколько часов обойти Лазаревича.

– Откуда, говорите, вы приехали? – деловито осведомился Микко, шустро сбежав с крыльца. Он успел переодеться в красную косоворотку, подпоясанную кушаком. На ногах парня остались обычные кроссовки и джинсы.

– Не говорил. Санкт-Петербургский государственный университет, я историк.

– Ага, – парень зашагал по дорожке, хрустя инеем и подвернувшимися под ноги камешками. – Наша деревня упоминается ещё с шестнадцатого века, сейчас тут десять жилых домов, постоянно проживает две семьи, всего восемь человек, а летом приезжают дачники. Есть ещё нежилые дома, мы тоже стараемся поддерживать их в хорошем состоянии, некоторые оборудовали под музеи. Могло бы стать меньше после того случая с пожаром.

– У вас был пожар?

– Да, киношники построили декорации рядом с деревней, мы сначала против были, да кто послушает? Ну, вроде Бог миловал, но полыхало знатно! А ещё вертолётными винтами повалило ворота церкви и снесло коньки с крыш.

– Безобразие! – искренне возмутился Белый, косясь на часовню, окружённую островком ельника. Ворот возле часовни действительно не было. – Так и не восстановили?

– Стараемся, – пожал плечами Микко. – Часовня эта восемнадцатого века, построил аж шведский зодчий. В ней хранится Смоленская икона Божией Матери, только это копия. Оригинал вывезли в крупный музей, а как вывезли – так жизнь в деревне стала ухудшаться. Нельзя так со старинными иконами. Её сюда один солдат привез, а прежде хотел выменять на хлеб у первого же торговца, да не успел – ослеп сразу. Понял тогда, что Богу это не угодно, и вернул икону, тогда и зрение вернулось.

– Местная легенда? – улыбнулся Белый. – Любопытно. Расскажи ещё?

– Расскажу про этот ельник, – Микко указал на деревья. – Их высадили тринадцать, по числу апостолов, включая и самого Христа. А ещё раньше тут была священная роща. Наши предки карелы считали, что повредить одну из елей значило навлечь несчастье на всю деревню. Так и вышло, когда произошла авария в Чернобыле. Другая ель упала в семнадцатом году, перед революцией. А когда советская власть собралась сносить часовню и разобрала колокольню, то самый большой колокол с таким страшным звоном рухнул оземь, что рабочие испугались божьего гнева и оставили часовню в покое. Вот так.

– И сейчас жители тоже в это верят?

– Верим помаленьку, – уклончиво ответил Микко.

Глядя на пламенеющий крест, размашисто осенил себя знамением. Белый украдкой пошарил в карманах, прихватил щепоть пшена, взятого помимо других вещей из квартиры Пантюшина и ссыпал под бугрящиеся корни ближайшей ели. Будет лесавкам и дедам-предкам подношение.

Микко покосился с интересом.

– Гляжу, вы человек знающий.

– Знаю маленько, – переиначил Белый прежде сказанное мальчиком. – Так, значит, твои предки здесь более двухсот лет проживают?

– Да, – Микко с гордостью расправил плечи. – У нас по всей Карелии только тридцать процентов настоящих карелов, а моя семья хранит память обо всём нашем роде. Есть и фотографии, и фамильные иконы, и старинные вещи. Хотите посмотреть?

– Хочу, – согласился Белый.

Амбар, переоборудованный под музей, отличался простенькой экспозицией, но был уютным и чистым. Белый слушал рассказ юного экскурсовода внимательно, разглядывал чёрно-белые фотоснимки, газетные вырезки и книги на карельском языке.

– Вот тут – мой прадед, а это – жители деревни. Фото раритетное, – Микко с удовольствием смаковал учёное слово. – Ещё дореволюционное, начало двадцатого века. Это дед Пеша, Оккво, баба Айно и Васси.

– А это кто? Знаешь?

Белый замер перед фотоснимком, с которого серьёзно глядел молодой человек в простой рубахе навыпуск. Лицо у юноши было округлым, добродушным, с едва пробивающейся жиденькой бородкой. Глаза на фотоснимке были замараны карандашом.

– Вы не первый спрашиваете, – между бровями Микко прорезалась вертикальная складка. – Его не знаю, и никто не знает, но фото нашли в сундуке бабы Анни. Мне мама рассказывала, а ей – её мама, а ей – её дед, будто тот парень чем-то нехорошим занимался.

– Революционер? – полюбопытствовал Белый.

Фотография производила гнетущее впечатление, будто не живой человек на ней был запечатлен, а мертвец, вроде моделей с фото постмортем. Может, оттого и глаза оказались заштрихованы? Тогда покойникам рисовали зрачки прямо на закрытых веках или вовсе пришпиливали их булавками, оттого взгляд получался пугающим, ненастоящим.

– Хуже, – махнул рукой Микко. – С чертями знался, а больше не скажу. Жила здесь его дальняя родственница, тётка Палага, но и она ничего не рассказывала. Вроде табу у них было, то есть запрещено даже вспоминать, вот даже имени не осталось. А глаза замазаны, потому что взгляд дурной. Тогда люди верили, что в фотографии частица души остаётся, и нечего колдуну на честных людей глядеть.

– Очень любопытно, – Белый отошёл, но даже спиной чувствовал давящий взгляд с фотоснимка. – Я как раз интересуюсь народными преданиями и суевериями. Где же эта родственница живёт?

– Она умерла, – ответил Микко. – А дом крайний, там, на отшибе, – он махнул рукой куда-то вправо. – Только ничего интересного не осталось, что было – мы всеёв музей перенесли.

– И всё-таки, я бы посмотрел. Любопытно.

– Пожалуйста, – Микко пожал плечами и вышел на улицу. Привычный ко всем чудачествам туристов, настоящий маленький