Чудак на холме - Лев Юрьевич Альтмарк

решение проблемы само пришло в мою светлую голову, а он тут сбоку-припёку.

– Вы имеете в виду Шауля Кимхи, его бывшего помощника и ученика? – протягиваю печально.

– Его самого.

– Так они уже вместе сто лет не работают… не работали. Да и Шауль, насколько я знаю, занимается совсем другими вещами.

– Ну и пускай занимается, чем хочет, но методики-то Гольдберга всё ещё помнит и, главное, знает тебя и Алекса. Вы с ним сумеете договориться.

– Не очень уверен, что он согласится, даже если мы его и найдём. А я понятия не имею, где он сейчас.

– Нужно всё равно попробовать поговорить с ним. Это наш шанс. У тебя не получится, я подключусь. А найти его мы сумеем, не сомневайся.

– Давить на него будете? Ведь сто процентов, что он откажется! – исподлобья гляжу на Дрора, но по его лицу ничего прочесть нельзя. Из начинающегося разваливаться будущего пенсионера он сразу превращается в строгого непреклонного начальника, который до своего ухода ещё ого-го сколько кровушки попьёт из подчинённых. – А если Шауль отправит меня на тот свет, а назад вернуть не сможет или не захочет? Из элементарного протеста.

– Вы с ним поссорились, что ли?

– Нет, но что-то меня сомнения гложут. Если скрипач долго не играет на скрипке…

– Какой из него скрипач?! – Дрор мгновенно вскипает. – Ты понимаешь, что перед нами дело, можно сказать, с международным резонансом, а ты какие-то антимонии разводишь – скрипочка, хочет-не хочет… Надо сделать – сделай. А мы поможем. Не заставляй отдавать приказы!.. Ну к кому мне ещё обратиться, кроме тебя, Дани?!

Из кабинета Дрора мы с Лёхой отправляемся на улицу. Сидеть в управлении больше не хочется, и в самый бы раз с тоски зелёной выпить сейчас пива… нет, даже не пива, а водки! Вряд ли кто-то из коллег донесёт начальству, что мы ушли пьянствовать среди белого дня. А донесёт – никто ничего нам не сделает. Надо использовать преимущества, которые даёт наше сегодняшнее незавидное положение.

– Что ты так расстроился? – принимается утешать меня Лёха. – Я думаю, что майор, по большому счёту, в чём-то прав. Сам посуди, столько сил ты положил на распутывание делишек этого долбанного профессора, дошёл, можно сказать, до самого апофеоза – и всё так бездарно обрывать? Да ни за что не поверю, что у тебя пропал всякий интерес к этому делу!.. Конечно же, есть некоторые опасения, что без Гольдберга могут возникнуть проблемы с перемещениями, но… кому я об этом говорю?! Ты, бывший российский мент, когда-то трусил? Риск – благородное дело!

Сперва я хотел сказать ему, что риск здесь ни при чём, и для кого-то вся эта история и в самом деле выглядят как сказка про Али-Бабу, а для меня она каждый раз – дикие головные боли и всё увеличивающиеся периоды восстановления до нормального состояния. Как ни оценивай, но не проходят эти дурацкие полёты между мирами бесследно, и не предназначен наш бедный организм для таких перегрузок. Потом я всё-таки подумал, что если уж Лёха не понял этого раньше, а он прекрасно всё знает и помнит, то и сейчас не поймёт.

– Ладно, проехали, – вздыхаю, – сейчас мы идём просто пиво пить…

В ближайшем кафе, где мы приземляемся, разыскиваю в своём телефоне номер Шауля Кимхи и без особой надежды звоню. Как ни странно, Шауль отзывается сразу и тут же узнаёт меня, будто мы расстались с ним только вчера.

– Как жизнь, Дани? – бодро интересуется он. – Чувствую по голосу, что у тебя всё в норме.

– Если бы так, – вяло мямлю, – сплошные проблемы.

– Ты ещё в полиции служишь или нашёл что-то более приличное?

– Что для меня может быть приличней? Уборка улиц?.. Твоя помощь нужна…

– Если ты о том, про что я подумал, то ни в коем случае. У меня сегодня совершенно иная жизнь, и ни с кем из старых знакомых я не общаюсь. Даже наш любимый профессор Гольдберг – не забыл его? – с полгода назад звонил мне и приглашал в какой-то очень денежный проект, но я категорически отказался.

– Нет больше Гольдберга. Погиб он…

– Как погиб?! Что ты несёшь?!

– Погиб. Вчера утром нашли его застреленным на собственной вилле. Совсем недавно я общался с ним, но даже предположить не мог…

Некоторое время Шауль ошарашенно молчит, видимо, переваривает информацию, потом с трудом выговаривает:

– Я тоже предположить такого не мог. Думал, что он вечный и непотопляемый, да и с людьми всегда ладил, так что врагов, способных поднять на него руку, в принципе быть не могло, а оно вон как вышло…

– Ошибаешься, брат, врагов у него было предостаточно. Он уже давно ходил по грани.

– Нашли убийц?

– Ищут. Хотя он в последнее время был такой скрытный, что никто и предположить не мог, где он и что у него на уме.

– И даже ты не знал? Ты же с ним, говоришь, общался.

– Представь себе, даже я. Да и о чём ему со мной говорить, ведь я у него был только подопытным кроликом, которого ни в какие секреты не посвящают.

– Когда похороны?

– Не знаю. Наверное, не так быстро, ведь следствие только началось. Экспертиза и прочее. Он сейчас в Институте судебной медицины Абу-Кабире, в морге.

– Когда всё закончится, сообщи мне. Обязательно подъеду на кладбище.

– Мне бы тебя пораньше увидеть. Предположим, сегодня.

– Зачем?

– Дела у нас кое-какие остались незавершёнными, – и сразу чувствую, как на том конце устанавливается напряжённая тишина. – Потому и звоню тебе, ведь обратиться больше не к кому.

– Если это связано с нашими прошлыми делами, то я, повторяю, категорически против. И не уговаривай. Грех это великий.

– Что-то ты раньше о грехах не думал. Неужели верующим стал?

– Я им и не переставал быть, – Шауль вздыхает и вдруг начинает говорить горячо и сбивчиво: – Просто иногда следует оглянуться назад и посмотреть на свои поступки. Порой волосы дыбом встают от ужаса. Понять невозможно, как ты такое мог допустить… И потом, приходит время что-то кардинально менять в своей жизни.

Уж чего-чего, а разговаривать на темы морали и нравственности мне сегодня совершенно не в кайф. Я далеко не праведник, и когда для того, чтобы в мире стало меньше зла и несправедливости, необходимо преступить какие-то границы, легко иду на это. Закрывать глаза или надевать розовые очки я так и не научился. Не всегда это легко, хотя есть иной вариант – отгородиться от мира бронёй веры, перевалить установление вселенской справедливости на высшие силы и заботиться лишь о своей бессмертной душе. Так оно легче и спокойней. А главное, ответственности никакой. Но