Цепи Эймерика - Валерио Эванджелисти

– Перед вами отец Николас Эймерик, – теперь пришла очередь отца Хасинто, который едва сдерживал свой гнев, – самый талантливый из инквизиторов, самый уважаемый Папой. Он поощряет подсудимых не потому, что верит им, а потому что хочет узнать их потаенные мысли. Искусно ведя допрос, он может выведать у подозреваемых больше, чем они сказали бы под пытками. Однако при необходимости отец Николас всегда отдает виновных в руки палача – я был свидетелем этого и во Франции, и в Арагоне. Думаю, вы не должны сомневаться в том, кого понтифик избрал своим представителем.

От отца Симона не укрылся призыв к иерархической дисциплине, звучавший в этих словах. Старик поерзал на скамье. Потом из глаз выкатились две большие слезы и по испещренной морщинками коже потекли к белой бороде. Пошатываясь, священник встал и подошел к Эймерику, специально отошедшему в сторону от остальных. Хотел было опуститься на колени, но инквизитор, сдержав врожденное отвращение к физическим контактам, схватил его за руки и притянул к себе. Крепкое объятие тронуло всех, кто его видел.

– Простите меня, магистр, – пролепетал отец Симон.

– Это я должен называть вас магистром, – мягко ответил Эймерик. И опустил руки. – Недопонимание между нами – тоже плод вероломства наших врагов. Но уже завтра с этим будет покончено. Мы отправимся в Беллекомб и наполним цистерну кровью, а башню – телами. Клянусь вам.

Не меньше других взволнованный сценой примирения, сеньор де Берхавель, стоявший у столика, который был завален бумагами, исписанными изящным, мелким почерком, подошел к инквизитору.

– Магистр, вы собираетесь допрашивать женщину-епископа?

– Нет, – поморщился Эймерик. – Сначала надо уничтожить ее секту. Увидев останки своего детища, она сама призовет освобождающий костер.

Выйдя из зала, инквизитор ненадолго задержался, чтобы раздать палачу и ополченцам из Шатийона указания на следующий день. На повечерии, все вместе, доминиканцы спели Salve Regina – в последнее время они и так слишком часто нарушали эту традицию. Закончив дела, Эймерик отправился в свою комнату.

Шагая один по ступенькам винтовой лестницы, он наконец смог дать волю своим чувствам, которые подавлял весь день. Эймерику было больно слышать от еретиков обвинения в двуличии. Но больше всего ранил упрек отца Симона в том, что он избегает пыток всеми способами.

На самом деле инквизитор не гнушался причинять допрашиваемым всевозможные страдания и, как того требовал закон, осуществлялось это рукой палача, а не священника. Но у него вызывал отвращение не столько сам процесс, сколько волнение, которое поднималось в глубине души, особенно когда пытали молодых женщин. После таких допросов он ходил мрачный и злился на самого себя.

Эймерик предпочел бы, чтобы насилие было абстрактным, не требовало его присутствия и не задевало чувств. Хотя бы потому, что, самолично допрашивая истязаемого заключенного, он испытывал смущение и даже стыд, сам становясь пленником – чувства вины, которую не облегчало даже обычное оправдание, используемое инквизиторами. И объяснялось это вовсе не глубоким состраданием к жертвам. Если бы Эймерик мог действовать через кого-то, то прибегал бы к любым пыткам, разрешенным церковью, и даже упивался бы собственной бескрайней властью над жизнью и смертью.

В комнате инквизитора было темно и так холодно, что все тревожные размышления улетучились сами собой. Однако снова появилось ощущение, которого он так боялся, – потери контроля над собственным телом, словно ноги, руки и голова существуют отдельно от туловища. Тогда Эймерик разделся догола и лег на ледяной пол, убрав солому. Это позволило ему вернуться в нормальное состояние, чтобы на несколько часов погрузиться в сон без сновидений.

Рано утром у ворот замка инквизитора уже ждал небольшой отряд, готовый отправиться в Беллекомб. Поначалу Эймерик хотел устроить нечто вроде крестового похода, собрав все население Шатийона, но быстро отказался от этой идеи. Во-первых, у них было мало лошадей, даже если считать крестьянских. К тому же всеобщее шествие наверняка оказалось бы слишком медленным и утомительным. Да и враги, если таковые найдутся, могут заметить его слишком рано и успеют либо вооружиться, либо спастись бегством.

Поэтому инквизитор выбрал десять ополченцев – по числу лошадей, – крепких, решительного вида мужчин в полном вооружении. Вызвал из Шатийона аптекаря и приказал ему возглавить отряд. Из своих взял с собой только отца Хасинто и мастера Филиппа, в преданности которых не сомневался.

Отряд пустился в путь по величественной долине, заросшей густым ельником, с каемкой гор на горизонте. Воздух, как обычно, был прохладен и чист. Вдали четко виднелись сверкающие на солнце белоснежные ледники и склоны гор – отвесные или пологие, покрытые лесами.

Эймерик ехал рядом с аптекарем, явно недовольным тем, что пришлось сменить своего мула на коня.

– Вы хорошо знаете Беллекомб?

– Не очень-то, – покачал головой все еще сонный аптекарь. – С тех пор как Семурел устроил в деревне свою колонию, я не отваживался туда приезжать. Помню, что в Беллекомбе было несколько домов, а сам он стоял в каштановой роще среди еловых лесов. Но больше ничего сказать не могу.

– Кстати, о Семуреле что-нибудь слышно?

– Нет. Он уехал со своими людьми, но никто не знает куда. Жители вернулись к обычным занятиям. Вчера вечером мы с самыми влиятельными людьми собрали мастеров всех ремесел. И решили, что этим местам пора меняться. Абсурдно, но те, кто своим трудом добился уважения людей и хоть какого-то благополучия, продолжает зависеть от ленивых господ или подвергаться притеснениям еретиков, проповедующих добродетель бедности. Теперь мы сами будем управлять нашей деревней с помощью Совета ремесленников.

Этого человека заботит только кусок хлеба, с отвращением подумал Эймерик. Отсутствие у людей высоких помыслов всегда вызывало у него презрение.

– Главное, чтобы не было беспорядков.

– Нет, что вы, – улыбнулся аптекарь. – Мы этого не допустим. Беспорядок царил, когда нами управляли бездельники.

Инквизитор не стал отвечать.

Прошло не более четверти часа, когда внизу, у крутого склона холма, по которому спускалась извилистая тропка, всадники увидели среди зелени несколько маленьких домишек. Играющие перед ними дети, заметив отряд, бросились врассыпную с таким пронзительным визгом, что его было слышно даже наверху, несмотря на ветер и расстояние.

– Это Беллекомб? – спросил Эймерик, выпрямляясь в седле.

– Пока нет, – лицо аптекаря выражало презрение. – Здесь живут те, кого мы изгнали из Шатийона. Прокаженные, нищие, падшие женщины, неизлечимо больные калеки, те, кто погряз в пороках. Всё бездельничающее отребье, которое Семурел взял под свою опеку.

Эймерик пристально посмотрел на аптекаря, но ничего не сказал. Только попросил подъехавшего отца Хасинто подождать с вопросами.

Когда они спустились со склона, то увидели ужасное зрелище. Те, которые когда-то были людьми, а