Путешествие на ночь глядя - Ринат Рифович Валиуллин

отличие от нее, в этом не было никакого сомнения. Она создавала себе раба, Зоран прикладывал к стихам показания Эллы: «Мне надоело жить с самодостаточным, – говорила она про Якова, – мне нужен работоспособный». Нежинский это чувствовал и пытался повлиять на Эллу, даже с помощью стихов, но муза отвечала ему в его же манере. Зоран нашел в деле даже письменное подтверждение – записку:

«Ты вылепишь из меня статую по образу и подобию, которой я никогда не стану, из гипса фигуру матовую, идеальную и безропотную. Веня, ты талантливый скульптор, блёкнут зрачки от счастья, как же ты не видишь, в них белизна кромешная, только я холодна, как зимою Дания. Ты меня лизнул, как качели в мороз, и залип от очарования леденящего? Руки твои свободны, пиши Веня, пиши, я еще принесу страдания в обертке из настоящего».

Веня страдал, что Элла отвергла все его предложения, она не собиралась разводиться с Яковом. Конечно, Веня пробовал уйти от Эллы и не раз. Для этого он даже переехал зимой в Москву.

Когда Нежинский уезжал, Элла для вида впадала в обиду, хотя была уверена, что Нежинский никуда от нее не денется, знала все его болевые точки и ловко манипулировала. По всем законам манипуляции – пропадала сама. В такие моменты Нежинский был особенно плодотворным. Все свои стихи он посылал Элле, чтобы получить в ответ хотя бы слово. Но слов не было, не говоря уже о поцелуях. Однажды в таких мучениях Нежинский написал целую поэму. И там речь заходила об убийстве:

Из слов выделывается стихотворение,

из гордости – гимн.

Убей меня за убийство времени,

если расточительным стану таким.

Не тот ли, кто истекает жалости кровью,

страданием человечным раним,

убей меня остротой тупою, убей меня,

если я стану таким.

Брошу окорок неподвижной души,

где плоть на него стала похожа,

убей меня, если я стану таким,

убей меня, даже если это безбожно.

Свет моих глаз тебе пьяный в дым

и пахнет морским прибоем, безумный.

Убей меня, если я стану другим,

если я стану тебе ненужным.

Этот факт заинтересовал Зорана, и он начал кропотливо изучать его сочинения. Тысяча страниц дела не могли дать столько ключей к открытию этого дела, сколько давал небольшой сборник стихов. Чем дальше, тем больше Зорану открывалась душа поэта, ранимая, щедрая, больная и одинокая.

Никогда раньше он не читал стихов так проникновенно. Они проникли в его сознание и начали там строить свою версию преступления. Что у него было на этот момент? Только общеизвестные факты. В самом загадочном отеле Северной столицы собирается творческий бомонд: поэты, художники, актрисы, фокусники, кутилы, картежники, модели и аферисты. Они пытаются принять новое время, но не изменяют своим привычкам: любовь, деньги, вино, карты, страсть. Апофеозом этого конфликта в одном из номеров отеля раздается выстрел. Кто стрелял? убит ли поэт? и куда делась записка?

Зоран узнал, что в городе существует клуб, где собирались фанаты Нежинского. Ему захотелось зайти туда, чтобы попытаться узнать от них что-то новое и просто посмотреть в их глаза. Перед входом он увидел афишу. Спектакль-перформанс: «Кто убил поэта?». Зоран открыл тяжелую дверь и сразу же оказался в шумном прокуренном балагане, полном молодых девушек и парней. Все они с вожделением смотрели на сцену, где стояла девушка в черном платье с русой косой и читала, брызгая на всех вдохновенной слюной. Глаза ее горели так, что можно было прикуривать:

Замена совести,

души изношенных механизмов,

обращайтесь, если тоскуете, как я тоскую,

откройте глаза и ими слизывайте страницы —

я открыл мастерскую.

Усыпление любых видов чувств,

ликвидация пожаров сердца,

по необходимости в ваше низменное облачусь,

торчите на слове, как на инъекции.

Всем водки сегодня, я буду читать.

Закусывайте! Не стесняйтесь,

пусть слова разорвут, как Самсон львиную пасть,

за творческое разгильдяйство.

Я верю примерно во что верите все вы,

и это катастрофически отдаляет.

Пока моего голоса не угас сквозняк,

духоту выветривайте,

умейте валять дурака,

я и сам частенько валяю.

А впрочем, не слушайте дурака,

не читайте – всё ерунда…

лучше слушайте и читайте себя!

Где лучше – значит внимательнее.

Доверьтесь организму столицы, своему сердцу,

оно стучит, как подъезд – дверьми,

входите… а за столом – интуиция.

Так, мол, и так,

вот вам на изучение моего внутреннего голоса ор,

помогите наладить общение,

мы заплатим, товарищ ЛОР.

Интуиция – это ваше всё,

всё, что еще только может случиться,

в личку сбросьте ей письмецо,

если сердцем не достучитесь.

Зал захлопал, а Зорану захотелось выпить. Он не понимал, как можно было такому большому сердцу влюбиться в такое маленькое. Ему снова захотелось допросить Эллу. Наверное, она особенная, что Нежинский так залип, сгорел, пропал. «Почему я этого не заметил?» Он подошел к бару, за стойкой ему улыбнулась девушка.

– Можно виски?

– Можно, – налила она ему в большой стакан. – Лед нужен?

– Нет.

Зоран махнул не глядя.

– Что это? – понюхал он стакан, от которого исходил запах хорошего односолодового виски.

– Виски.

– Странный.

– Безалкогольный.

– А обычный есть?

– Нет.

– А водка? Тоже безалкогольная?

– У нас все безалкогольное.

– А почему все пьяные? – посмотрел он на хмельную толпу.

– Сила искусства.

Зоран глянул на дно пустого стакана, потом – снова на сцену, где уже стоял парень и громко обращался к зрителям:

Убейте во мне мужчину и всё живое,

раз я вам настолько дорог.

Засушите в гербарий ежовый

раздробленное недоверием тело,

сделав из души полог

или то, что хотелось.

Я вырежу слова на пьедестале ночи,

вырву луну, как холодное сердце,

прочтете, препинаясь, все эти строчки,

абсурд так хорош,

когда кого-нибудь хочешь.

Смейтесь надо мной. Смейтесь

парусами розовощекими,

как я над вами когда-то вздыхал,

что вырывались легкие.

Лишь утро способно переубедить,

что еще не вечер,

обнаружив меня в царстве вашей груди,

лицемерной и безупречной.

– Вам не кажется, что поэт слишком много говорит о смерти? – снова обратился к девушке-бармену Зоран.

– Видимо, он чувствовал, что к этому все идет.

– То