Медвежье молоко - Елена Александровна Ершова

Она действительно злилась. Действительно считала его виновным в смерти мальчика. Однажды сорвавшись, Белый потерял доверие. И ни время, ни поручительство Лазаревича, ни штрихкод, въевшийся в кожу, не сделает из зверя человека.

– Тебе ведь было лет одиннадцать-двенадцать, когда ты узнала…

– Мы не переходили на «ты»!

– Перешли.

– И всё-таки настоятельно рекомендую звать меня по имени-отчеству!

– Вероника Витальевна. Так тебе нравится больше?

– Вопросы задаю я!

– Сначала ответь на мой, – Белый вперил в неё горящий взгляд. – Мне было тринадцать, когда я впервые изменился. И вряд ли было больше тебе. Во сколько пришли первые месячные? В десять? Двенадцать?

– Довольно!

Астахова рывком отодвинула бумаги, едва не опрокинув ополовиненную кружку с кофе. Черновики с сухим шорохом слетели на пол. Белый проводил их сосредоточенным взглядом.

– Половое созревание, – произнес он. – У пропавшей Альбины Воронцовой наступила менархе, первая менструация. Я почуял это, когда осматривал квартиру. Убитой Наташе Захаровой было двенадцать. Никите Савину – тринадцать. И столько же – мальчику, выловленному из Рыбацкого пролива. У мальчиков не бывает менархе, но случаются поллюции, потому что интенсивно вырабатываются мужские половые гормоны.

– Ты просто озабоченный псих! – голос Астаховой звенел от отвращения.

– Вот что привлекает убийцу, – не слушая, продолжил Белый. – Половое созревание у подростков. Если бы тело Наташи Захаровой осмотрели более тщательно, то могли бы обнаружить размягчение шейки матки и расширение цервикального канала. Перед смертью Наташа обмочилась, поэтому аммиачный запах перекрыл запах менструальных выделений. Может, их и не было – менархе могла наступить через несколько часов. Но я знаю это совершенно точно. Знаю, потому что шёл по её следу. Знаю, потому что был в квартире Воронцовых. Знаю, потому что разговаривал с Никитой Савиным. Но я не смог помочь никому из них.

Астахова потрясённо молчала. Белый почти слышал, как в её голове прокручивались шестерёнки мыслей.

– Дети иногда совершают отвратительные поступки, – сказал он. – Я знаю, я сам был таким. Рядом не было ни людей, ни двоедушников, которые смогли бы объяснить, кто я такой и кем становлюсь. А у тебя были родители.

– Мама, – кивнула Астахова. – Она рассказала мне всё. О том, кто мы такие, кем были наши предки.

– И ты безоговорочно поверила.

– Я всегда знала.

– Те дети тоже, – Белый мотнул головой. – Только в ответственный момент рядом оказался очень плохой человек.

– Полагаешь, все они двоедушники?

– Это не имеет значения. Человек или двоедушник – каждый хочет верить в свою исключительность, в то, что происходящие с ним изменения не стыдны и правильны. В то, что это знаменует начало чего-то большего… В последние мгновенья своей жизни они находились в Лесу. Тогда они постигли суть бытия. Возможно, даже радовались этому.

– Что тебе сказал Савин? – перебила Астахова.

Белый покривил губы.

– Что его ждет чудь. Так он сказал: «Белоглазая чудь под землю ушла. И мне нужно уйти за ней».

Астахова закатила глаза. Мимолетная заинтересованность сменилась прежней раздражительностью.

– Это просто местная легенда, одна из многих. Мальчик просто начитался сказок и в состоянии шока наговорил ерунды.

– Юнармеец, школьный активист, – усмехнулся Белый. – Он не показался мне похожим на фантазёра. Что это за легенда?

– Говорю же, просто старинные поверья, – Астахова шумно отхлебнула кофе. Какая это уже по счету кружка? Четвёртая? – Мол, жил когда-то чудной народец, который не смог смириться с насаждаемым христианством и «ушёл под землю». Этнографы считают, что эти люди семьями рыли себе землянки, а на вкопанные столбы ставили массивную крышу. После чего подрубали столбы, фактически хороня себя заживо. Эзотерики, конечно, считают их потомками гиперборейцев, которые скрылись в подземных пещерах и живут там до сих пор. В Карелию и сейчас съезжаются ненормальные, которые ищут курганы чуди и совершают паломничество на Соловецкий архипелаг, к Секирной горе. Думают, она имеет рукотворное происхождение и является объектом древней цивилизации, – Астахова облизала губы. – В двенадцатом году во время экскурсии на теплоходе Кемь – Соловки даже якобы сфотографировали каменную дверь, в которую на глазах туристов вошёл человек невысокого роста и пропал.

– Интересно, – задумчиво протянул Белый. – Почему я не слыхал об этом раньше?

– Потому что нет никакой белоглазой чуди! Она невозможна даже для Леса!

– Лес не изучен полностью. В нём нет ни расстояний, ни времени, а потому возможно даже самое невозможное.

– Давай я расскажу, как было дело, – зло сказала Астахова. – Ты подговорил соседа по палате устроить пожар. Потом, воспользовавшись суматохой, поднялся в реанимацию к Никите Савину. Ты испугал его, и мальчик, который и без тебя находился в состоянии стресса, выпрыгнул в окно, а огонь помог спрятать все следы. Правдоподобно?

– Правдоподобно, – согласился Белый. – Только это не правда. Вернее, не вся правда. Я действительно попытался помочь соседу, а потом поднялся к Савину в палату. Но он уже стоял на подоконнике. Я опоздал.

Он всегда опаздывал. Увязнув в злости к людям, жалости к себе, душевных самокопаниях, забывал о тех, кто действительно нуждался в его помощи. Лазаревич всегда напоминал. Он всегда появлялся чертовски вовремя.

В ту октябрьскую ночь силуэт человека казался чёрным на фоне громадной луны. Он не боялся – к четвёртому изменению Белый хорошо отличал зловоние страха. Этот смрад наравне с дурманящим запахом крови стлался над оврагами, точно туман. Но человек стоял спокойно, повернув руки ладонями к зверю, будто показывая, что он без оружия и опасаться нечего.

– Я пришёл без злого умысла, – так он и сказал тогда. – Позволь помочь тебе, Герман.

Белый тяжело дышал: адреналин ещё заставлял сердце бешено колотиться, к когтям присохла заячья кровь, но изменение завершалось – он чувствовал предвещающую это мышечную дрожь и противное головокружение. Когда луна окончательно скроется за соснами, Белый вернётся в прежнее тело, перестав быть свободным и настоящим.

– Ты думаешь, что такой один, – продолжил спокойно говорить человек, – но это не так. Есть и другие. Волки и лисы. С медведями лучше и не встречаться. Кто-то шёл к оборотничеству сознательно, а кто-то вроде тебя оказался заложником своего происхождения. Природу не изменить. Но можно научиться жить с ней в мире.

«Поздно… поздно…» – завыл в соснах ветер.

Белый оскалил клыки и прыгнул. Он не понял, когда и кто ударил его под дых. Перекатившись по листве, хотел вскочить на лапы и не смог. Что-то крепко держало за горло, душило, заставляя давиться кровавой пеной, кружиться волчком, кататься по земле в попытке сбросить удавку.

Человек неспешно подошёл, шурша по листве высокими ботинками, наклонил круглое лицо – Белый сразу его узнал. На человеке уже не было одежды священника, а только свитер с высоким горлом, замшевая куртка и подвёрнутые джинсы.

– Мой бедный мальчик, –