Путешествие на ночь глядя - Ринат Рифович Валиуллин

у них неудобно. Раньше мне там было весело. Зачем ты меня так упорно зовешь в этот содом? Твои отношения с Красновыми для меня настолько токсичны, они отравляют наши поцелуи.

– Успокойся, теперь буду звать только сюда.

– Ага, в отель?

– Да, чувствуй себя как дома.

– В отеле?

– А что такого?

– Но отель – это не дом.

– Что ты предлагаешь?

– Выгони их из своей квартиры. Мне нужен дом.

Она посмотрела на Веню своими бездонными глазами, словно дама с картин Модильяни:

– Неужели ты этого не замечаешь, Нежинский, – вдруг назвала она его по фамилии, чего раньше никогда не делала.

– Все с ума посходили. Что вы все заладили: дом, квартира, деньги, а как же я? Как же человек? Ты же не за дом выходишь, за меня. Или без квартиры я тебе не нужен? Откуда столько корысти, детка?

– А как же ты хотел? Я не собираюсь жить всю жизнь в отеле.

Раздался звонок, Веня не ответил ей, но ответил в трубку:

– Да? Вдвоем? Жду. Они сейчас придут, – глупо улыбнулся он Варваре.

– Только этого не хватало, – начала она искать на полу одежду и быстро одеваться. – С тобой не расслабишься.

Яков и Элла. Сладкие духи

– Элла, – подошел Яков сзади к жене и прижал ее к себе. – Откуда у тебя эти сладкие детские духи?

– От Вени.

– Ты же раньше не любила такие.

– Я и сейчас не люблю, просто Веня обнимает девку, которая любит такие.

– Будто оказался в цветочной лавке.

– Вот-вот, закрой в нее дверь, пусть Веня работает.

– Снова будет плакать, царапаться и рыдать.

– А что бы ты сделал на его месте?

– Я бы на его месте сломал эту чертову дверь.

– Он только со стороны большой, я же знаю его изнутри, там настоящий кутенок, который тычется носом, ищет ласки.

– Да. Обидится.

– Пусть, – скинула с себя платье Элла. – Знаешь, иногда же щенков запирают в комнате, чтобы они не мешались под ногами.

– Он может сбежать от нас, и нам некого будет гладить, – скинул штаны Яков.

– Я вижу, ты прикипел к нему больше, чем я.

– Во мне всегда прорастает чувство жалости, когда я вижу брошенных щенков.

– Дашь рассаду? У меня никогда не было этого чувства. Мне кажется, оно самое жалкое и есть.

– Дам.

– У тебя больше ничего нет для меня?

– Есть. Есть и другие чувства. В одном я согласен с Нежинским, как же ты прекрасна, – начал ласкать грудь жены Яков.

– Да, я читала, у Вени все обо мне. И лучше всего получается, когда он горит и страдает, – разгорелось тело Эллы.

– Опять про революцию что-нибудь выдаст, – обнял Эллу Яков. Элла повиновалась, положив руки на подоконник. За окном бушевала весна, кругом текло: снег таял, ручьи рвались к морю, птицы кричали, выбирая, с кем вить гнездо.

– Даже когда он пишет про революцию, он пишет про меня, – захлебывалась от наводнения чувств Элла.

– Ты просто вождь сексуальной революции.

– Вошь, – рассмеялась, приближаясь к оргазму, Элла. Она то и дело завывала, как волчица в темную ночь, чтобы скорее с этим покончить. Вошь сексуальной революции, как тебе? Звучит?

– Как же ты себя любишь, Элла.

– Кстати, ты не ревнуешь?

– Я научился получать от этой ревности удовольствие.

* * *

– Я всегда говорила, что стихи рождаются в муках. Только не обижайся на нас с Яшей! – вошла в кухню запыхавшаяся Элла, поправляя сбившуюся прическу. Там за столом сидел Веня и что-то строчил. Он встал, будто хотел сказать что-то во весь голос, но промолчал, только сунул руку в карман брюк, словно хотел поймать ухнувшее вниз сердце. Поймал и молвил:

– Поздравляю. Вы уже научились контролировать мои страдания!

– Вот как ты это называешь? Что на этот раз настрадал наш Нострадамус? – пыталась быть игривой Элла.

Нежинский протянул ей несколько листков бумаги.

Разглядывал себя в зеркало, как утварь.

Я – кактус, с иголками вовнутрь.

Не находил ни места, ни покоя

под солнцем, что приветствовало стоя.

Хотелось выйти – озоном застрелиться,

закинув голову на неба белоснежный бицепс,

где зелеными глазами зыркала весна,

генетически распоясанная,

провокаторша маленьких душ,

больших желаний и чести крошечной,

разливала солнечный пунш

по извилинам, по окошечкам.

– Неплохо. Только давай без стрельбы. Я так не люблю оружие.

Зоран и Элла

«Если бы меня спросили, в чем она пришла?

Я бы ответил – в одиночестве. Это платье, которое уже не снять, сколько бы любовники ни пытались. У нее под ногами не земля, а кровать. Пусть скрипит себе, в этом есть что-то прощальное, никому не было до этого дела», – черт, уже стихами думать начал. Вот так свяжешься с поэтами – и пиши пропало, только успевай записывать.

Любовники у нее не кончались, именно они и тащили в ее дом это самое одиночество, каждый сколько мог. Она наверняка об этом знала. Она научилась получать от него удовольствие. Зоран был уверен, у нее до сих пор были поклонники. Ее глаза флиртовали профессионально. Он смотрел на Эллу, пытаясь ее прочесть, как легкую книгу, за одну ночь, а там их тысяча и одна.

– Элла. Расскажите, с чего все началось?

– С чего? Разве вы не знаете, с чего начинается большое чувство? С пустяка.

– Это правда.

– Вам с какого начала начать? С детства?

– С пустяка.

– Моим родителям всегда со мной было непросто. Влюбчивость моя не знала границ. Они так устали от моих сердечных катаклизмов, что однажды отослали меня подальше из столицы в провинцию к родне. Но не тут-то было, в меня влюбился мой родной дядя, более того, он просил у родителей моей руки, слава богу, все обошлось. Был аборт, и я не смогу никогда родить. Зато сама эта мысль развязала мне руки. Лет семь я встречалась с Яковом, расталкивая всех его невест, пока мы не поженились. У моих родителей гора с плеч упала… прямо на родителей Якова. Они рисовали совсем другую невестку, но это были только цветочки. Однажды сестра пришла к нам с большим молодым человеком и представила его как своего жениха. Вначале было слово, данное сестре, что я не буду никак мешать их роману, но слово за слово, встреча за встречей, и она мне Веню уступила. Сказала: зачем мне поэт? Обуза, прицеп. Все равно он свою рифму будет любить больше, чем меня. Горевала она недолго. Потом умотала