Николас Эймерик, инквизитор - Валерио Эванджелисти

Краем глаза Эймерик проследил, чтобы в зале никого не осталось, а когда дверь закрылась, расправил плечи. Бросил на графа презрительный взгляд, разительно отличавшийся от скромного и испуганного, какой был у него несколько секунд назад.

– Ну с Богом, сеньор, – сказал он, отчетливо выговаривая каждое слово. – А теперь вы окажете мне услугу, выслушав меня. Не ограничивая во времени.

Хустисья огляделся по сторонам, словно искал поддержки, которой больше не было. А потом, возмущенный высокомерием, звучавшим в голосе монаха, закричал:

– Как вы смеете разговаривать со мной таким тоном?

Но запугать Эймерика ему не удалось.

– Это вам нужно следить за тоном, сеньор граф, – холодно сказал тот. – Я не монах. Я Николас Эймерик из Жироны, со вчерашнего дня великий инквизитор королевства Арагон и вице-королевств Каталонии, Валенсии и Сицилии.

Хустисья достал из кармана вышитый платок и приложил ко рту, делая вид, что пытается справиться с безудержным смехом.

– Отличная шутка, друг мой, – воскликнул он через мгновение. – С каких это пор люди сами назначают себя великими инквизиторами?

Теперь настала очередь улыбнуться Эймерику. Его улыбка была холодна как лед.

– У меня в кармане свидетельство, которое выдал мне отец Агустин де Торреллес, но я знаю, что в ваших глазах оно не имеет ценности. Я скажу иначе. Сейчас моя кандидатура на должность великого инквизитора – единственный возможный вариант. И вскоре вы со мной согласитесь.

В глазах графа де Урреа мелькнула искорка интереса.

– А вы действительно наглец. Ваше заявление обязывает.

– Я не просто так это говорю.

– Тогда подтвердите свои слова. Но сделайте это прежде, чем мой обед остынет. Если не сумеете, я прикажу избить вас палками, как раба, и заставлю главу доминиканцев изгнать вас из ордена. Я ясно выразился?

– Да, сеньор граф.

– Говорите. Я вас слушаю.

«Мальпертюи» – Переправа

За первые три рабочие смены не произошло ничего интересного. Как и на всех космических кораблях, на «Мальпертюи» тоже нужно было затягивать болты и сваривать металлические листы. А когда мы с этим управлялись, бригадиры придумывали любую работу, лишь бы не давать нам бездельничать.

Было тяжело, но мы знали, что вкалывать придется не очень долго. Второй помощник капитана, господин Диксон, – совсем юный валлиец, которого, как любого второго помощника, презирало и начальство, и экипаж, – предупредил, что экспедиция, предположительно, продлится две недели. Но даже он, видимо, не знал, какой именно груз мы должны будем взять на борт. А если бы и знал, то никогда не сказал бы нам – так велик был его страх перед капитаном Прометеем.

И этот страх оказался совсем не беспочвенным. Прометей, который периодически появлялся на полубаке вместе с аббатом, все время выглядел как пьяный, да к тому же испытывал приступы неконтролируемой агрессии. Однажды он чуть не убил бригадира – уж не знаю, в чем была его вина, – отшвырнув того на стальной прут, торчащий из переборки. В другой раз, свесившись с полубака, схватил за горло нерадивого электрика и, держа его на весу, с диким хохотом принялся отвешивать бедняге пинки. Лишь господину Хольцу удалось убедить капитана отпустить жертву – иначе тот бы просто задохнулся. Стоявший неподалеку Свитледи от души смеялся, наблюдая за происходящим.

На всех кораблях, на которых мне довелось летать – даже на тех, где условия были хуже некуда, – действовал принятый большинством государств кодекс поведения, не позволявший власти капитана и офицеров перерасти в произвол. Но на «Мальпертюи» на это все плевать хотели. У экипажа не было никакого представительного органа для защиты своих интересов – одни только бригадиры, но те и сами подвергались насилию со стороны Прометея. Дело в том, что корабль ходил под флагом Каталонии, которая не присоединялась ни к каким международным договорам, поэтому система командования держалась на запугивании и деспотизме.

Однако поведение Прометея противоречило даже здравому смыслу. Как-то раз, дежуря с Торвальдом в одном секторе корабля, мы успели обменяться парой слов, и он объяснил мне причину агрессии капитана.

– Прометей почти постоянно не в себе, – шепнул норвежец, когда подошел поближе, пользуясь царившей повсюду полутьмой. Это было вскоре после того, как капитан пытался придушить электрика. – Он сидит на нейромедиаторах – питании для катушек Фруллифера.

– Серьезно? – я был поражен. – И где он их берет? Неужели крадет?

– Я уверен, что аббат сам дает их Прометею, – хмуро ответил Торвальд. – Так он прибрал его к рукам и теперь использует в своих гнусных целях. – Потом норвежец еще немного понизил голос и добавил: – Это дьявольский корабль. Не знаю, в чем заключается его миссия, но это нечто богопротивное, тут нет сомнений.

– Зачем ты согласился здесь работать, если знал?

– Рано или поздно все равно придется умереть.

Всю четвертую смену у меня от слов Торвальда кошки на душе скребли. Я прибирал пассажирский отсек, кают-компанию пассажиров рядом с каютами аббата и резервных гидов. Полировал ручки дверей, а четверо напарников мыли полы; в каютах никого не было. Трех резервных гидов я видел незадолго до этого – они как всегда вместе молча неподвижно стояли на полубаке. Лениво обводя все вокруг своими миндалевидными глазами, взгляды которых останавливались на предметах, а потом словно уходили за пределы видимого.

Аббата поблизости не было. Я подошел к раскрытой настежь двери его каюты и осторожно заглянул внутрь. Увидел несколько книжных шкафов, сверху донизу набитых старыми тяжелыми томами в потрепанных переплетах. На столе стоял выключенный компьютер давно устаревшей модели. Я провел тряпкой по ручке двери, как вдруг кто-то схватил меня за локоть. Я вздрогнул.

Аббат захохотал:

– Молодой человек, ты меня боишься? Скажи правду. Я тебя пугаю, да? – Он помолчал, а потом приказал: – Отвечай!

– Нет, сэр, вы меня не пугаете.

– Отлично, это то, что я хотел услышать, – он окинул взглядом моих напарников, которые перестали работать. – А вы чего уставились? Разве вам платят за то, что вы слушаете чужие разговоры?

Они принялись лихорадочно драить пол. Я тоже собрался вытереть ручку, но Свитледи меня остановил.

– Не нужно, оставь, в этом нет смысла. До переправы всего два часа. Ты когда-нибудь бывал в воображаемом?

Я едва заметно помотал головой.

– Да конечно бывал, конечно бывал, – аббат смотрел на меня с таким выражением, будто мы давние сообщники. – Любой твой сон – это путешествие в воображаемое. Разница лишь в том, что через два часа ты попадешь в сны всех, где ты сам будешь сном. Понимаешь?

– Да, – соврал я.

– Не верю, но это не имеет значения. – Свитледи взмахнул вытянутой рукой. – Воображаемое – это место вне времени и пространства, вроде шизофренического бреда. Кто-то, как шизофреники, навсегда теряется