Тильда. Маяк на краю света - Кейт Андерсенн

через плечо. Мою спину к своей груди прижимал… муж. И улыбался так же лукаво, как в день нашей встрече в «От пуза». Я хмыкнула прямо ему в нос.

— Будто ты — нет.

— Мне можно. Я до сих пор бегу по морю в прозрачном шаре, стоит закрыть глаза… Знаешь…

Кастеллет перевернулся за спину, не выпуская меня из объятий, точно игрушку, и я лишь умудрилась повернуться к нему лицом, и мы оказались нос к носу, грудь к груди. Укрытые все той же шкурой морского медведя, и одежды на нас… не то, чтобы полный комплект.

Ах да… Ведь мы валились с ног продрогшие, мокрые, холодные. Как же иначе — надо было избавиться от одежды, повесить просушить, чтоб утром было что надеть, чтобы не заболеть, чтобы провалиться в целительный сон без сновидений. Простой закон терморегуляции, нервической системы и выживания — никаких сомнений и возражений.

А теперь… я тону в его улыбке. И все законы перестают иметь значение.

Даже мотыли спят. Алиса. Мы снова возмутительно, безобразно, восхитительно… одни.

— … когда мне было лет восемь или семь… Я не мог понять, как родителям не тесно спать под одним одеялом — для меня делить с Шарком даже кровать было бы унижением, немыслимым, чем-то, что «никогда!», а уж одеяло!.. — я рассмеялась, провела пальцем по его волосам. Непослушные, жесткие, пропитанные солью. — И тогда мама сказала «однажды — придет день — и ты захочешь просыпаться не один, Чарли». Этот день пришел. Теперь я понимаю… Да. Больше никогда не захочу.

Глава 30

Об одеяле на двоих, бубриках в жеодах и отсутствии врачебных гарантий

Солнечное утро двадцать седьмого орботто, Льдистый залив, на борту первого судна империи ОК «Искатель Зари».

Как же, оказывается, хорошо, когда у тебя есть муж, в котором ты почему-то души не чаешь, а он, по еще менее понятным причинам — в тебе, утро, в кои веки спокойное и тихое — без китов-убийц, сирен и нападений, островитян-маньяков или своих-местных, что вечно пытаются драться и побеждать вместо смотреть и восхищаться — и одеяло одно на двоих.

Когда скрипит обшивка корабля, легкая волна ласково стучится в борт, в окне пляшет солнечный луч, воздух пропитан морозом и солью благодаря штанам, рубахам, свитерам, раскачивающимся на наспех натянутой вечером бечевке. Затвердевшие от морской воды рукава то и дело задевают открытую историю Сарасети на столе, и тогда еле слышный шорох проникает в вечность, растворенную во взаимных объятиях и еще всяком, о чем говорить в публичных записях — дурной тон.

Они очень спешили стащить мокрое, уснуть и согреться вчера. А сегодня… спешить не нужно.

— Я думала, они будут мне сниться, — пробормотала я, после рассказа о контрадансе, сиренах и рабах ютясь на его правом плече.

Я только сейчас поняла, что «они» — это мы. Мы, не они — счастливы вот так глубоко, навсегда, со всем притяжением земного спокойствия.

— Кто?

Чак водил указательным пальцем по моему шраму на виске и смотрел куда-то дальше картины старика Захариуса «Сила воли».

— Наши бравые мерчевильцы, парнишка Вир… Это так странно, правда?.. Столько смертей в один день. А мы продолжаем жить, улыбаться. Просыпаемся в солнечных лучах, нежимся в кровати, валяем дурака. И так спокойно миримся с этим.

Меня это всегда удивляло, но вместе с тем… эмпирически доказано: жизнь идет дальше, и ты обязан, или бесполезно застрянешь в прошлом. Только тогда я кажусь себе бесчеловечной. Аврора бы мне такого бесчувствия не простила.

— А что ты предпочла бы сделать?

— Я предпочла бы, чтобы они не умирали.

— Жить в принципе опасно, Тиль… — выдохнул Чарличек мне в волосы и поцеловал куда-то между лбом и макушкой. — Если бы Гупо не открыл охоту, они были бы живы, но и Гупо не мог знать. Никто не знал. С путешествиями — оно так. А жизнь сама по себе и есть путешествие. Теряем и находим, находим и теряем…

Ро говорила нечто подобное. Про опасности. Каждый, кто живет — рискует. И… идет, пока сможет.

— А твой источник энергии, — поинтересовалась я, отодвигаясь, насколько позволяло одеяло, и подпирая голову рукой, — он — где?

Кастеллет поднял брови и расхохотался.

— Источник энергии⁈. Ты о чем?

— Ты черпаешь энергию от людей, да? Не из себя.

Чак перевернулся на живот, подобрался поближе, сузил глаза, хищно заглядывая мне в душу из-под своей свесившейся рыжей челки:

— Я черпаю энергию из тебя, трусишка.

— Несколько дней, — фыркнула я ему прямо в бороду и нос, заставляя задуматься, а не время ли чихнуть. — И ты сам был в этом не уверен еще вчера. Ну, а если серьезно?.. Ро считает, что человеку надо знать, где его источник энергии, потому что иначе он попытается овладеть чужим, а эта причина многих войн. А если знать — то никто тебя на войну не спровоцирует, ведь у тебя есть все, что нужно.

Чак перевернулся обратно на спину, скрестил руки на груди, вперил взгляд в свод балдахина цвета массангеи — случайность? — подергал бороду.

— Войны, конечно, случаются не только поэтому. Но… думаю, я не смог бы без движения. Если остановиться… это как корабль с пробоиной: если его положить на противоположный галс и вести по ветру, то пройдешь далеко, как мы вчера, как ларипетровый шар — пока ты бежишь, ты в равновесии. Но остановись — и идешь ко дну, и падаешь от первого толчка кита-убийцы…

Я закусила губу и коснулась его руки.

— Было страшно?

Он поймал мою ладонь и взгляд, тепло улыбнулся, так, что я сразу будто оказалась в далеком дома. Молча покачал головой. Снова посмотрел в бесконечное вверх.

— Я двигался, Тиль. Делал, что мог, что должен, не стоял на месте. И потому был жив. И потому жив сейчас. Да, моя энергия — движение. А твоя — аквариум, да? — и, на миг отвлекшись от своего любимого балдахина, он весело подмигнул мне.

Я отняла ладошку в веселом возмущении, дернула меховое одеяло на себя, но Чарличек был начеку и не позволил выставить себя до ветру. Какое-то время мы шутливо боролись и все такое, но потом в дверь совершенно отчетливо постучали.

Мы так и замерли. И