Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

у Мары на глаза мгновенно навернулись слёзы. Она зажмурилась. Но слёзы лились и лились ручьями.

Выучи сменяли друг друга один за одним. Казалось, это никогда не закончится. От запахов камня, гниющей плоти, человечьего пота, дыма и сырости кружилась голова. Хотелось спать.

– Всё, – сказал кто-то. – Убирай руки.

Мара узнала голос главы и с облегчением отняла ледяные ладони от лежащего на столе человека. Тот дышал едва слышно, как в глубоком сне. Разомкнув глаза, волчица увидела обессиливших послушников и Ихтора с Рустой. Бледные от усталости лекари осматривали дело своих рук. Рядом стояли старики. Один из них, с жидкой бородёнкой и блестящей лысиной, близоруко прищурился и, ткнув пальцем, сказал:

– Тут вот скривил.

– Скривил, – покаянно признал Ихтор. – Но иначе не получалось.

– Ничего, заживёт, – проскрипел другой старик, седой и сухонький. – Работа ладная. Никто бы лучше не смог. Разве что Майрико. Да и то вряд ли. Теперь главное – не упустить парня. Нынче ночью я с ним посижу. Седмицу будем настоями опаивать, чтоб в жилу пошёл. А там поглядим.

Остальные покивали.

Мара на негнущихся ногах обошла стол и посмотрела на то, что обсуждали охотники.

Ногу Фебру укоротили до колена. Культю обтянули срезанной с бедра кожей, зашили. Раны, которым полагалось отекать, гнить и исходить сукровицей, затянулись тонкой блестящей кожицей, будто больную плоть отсекли не ныне, а несколько седмиц назад. Как же дар гореть должен, чтобы сотворить такое?

Не пожалела Цитадель сил своих целителей. Что могли, всё отдали бесполезному теперь для стаи вою… Зачем старались?

Однако Мара с любопытством оглядывала работу людей, обходила стол с лежащим на нём человеком то так, то эдак. Она даже не заметила, как тихо стало в зале, как удивлённо и настороженно смотрели на неё охотники.

– Как ты это сделал? – спросила волколачка Ихтора и кончиком указательного пальца осторожно коснулась розового рубца. – Я не верила, что получится. – В её голосе звучало неподдельное восхищение. А потом она подняла глаза на целителя: – Научить можешь?

Ихтор поглядел на неё со смешанным выражением недоумения и растерянности.

Ходящая усмехнулась.

– Да ладно уж, не отвечай. Поняла я. – Она повернулась к главе и сказала устало: – Ну, веди девицу в темницу, а то ноги подкашиваются.

Клесх усмехнулся.

– Идём.

Глава 43

Тихие Броды не зря звались тихими. Городишко был сонный и маленький. Река Радокша несла свои воды всего в двух вёрстах отсюда, поэтому в Бродах было в избытке рыбы. Особенно леща, плотвы и окуня. Попадались и лобастые сомы, и тонконосые осётры, и зубастая щука, и широкопёрый судак. Всё это вялили, коптили, сушили…

Лют, пользуясь передышкой между странствиями, пытался вытащить Лесану на торг. Но обережница упрямилась. Обижалась.

Волколак терпел. Знал: девичья обида, что весеннее половодье. Коли случилась, вспять не поворотишь. Лишь переждать можно. Он и ждал. Вечерами лениво порыкивал на щенков, которых на него спускали, и ждал.

К утру третьего дня Лесана успокоилась. То ли приснилось хорошее что, то ли надоело дуться, но она оттаяла, перестала говорить с пленником сухо и строго. Однако вскоре всё стало на свои места: в Броды прибыл обоз, идущий оказией до Елашира. Значит, назавтра сызнова в путь.

Лют приуныл. Сделалось ясно: на торг не попасть и рыбкой не полакомиться. Атак пахла! Впрочем, мечта его исполнилась, но лишь отчасти. Вечером пришёл с надобей Тамир, поставил на стол корзину, пахнущую водой, тиной и илом, сказал неловко:

– Вот. Упокоевал тестя рыбака. А мне корзину рыбы всучили.

– Это которого рыбака? Бары́я, что ли? – отозвался копошащийся в своём ларе сторожевик и добавил: – Значит, помер старик? А Барый-то, да, он такой. Щедро за всякую безделицу благодарит. А что ж, Лесана, может, сваришь нам ушицы? Вам завтра в путь, да и мне в Поречье ехать. Опять куски на ходу будем хватать. Хоть побалуемся.

Девушка заглянула под еловую лапу, коей была укрыта корзина. Судак оказался на загляденье! Лют в тот же миг оживился, свесился с печки и заводил носом. Обережнице стало смешно.

– Сварю, – ответила она.

Уха получилась жирная, запаши́стая, приправленная травами из запасов бродского лекаря. Оборотень рыбу уписывал за обе щеки. Не гляди, что глаза завязаны, ни единой косточкой не поперхнулся. Хотя, что в судаке за кости? Мясо одно.

Лесане нравилось смотреть, как едят мужчины. Она любила стряпать и любила, когда её старания вознаграждались: люди были довольны, а горшки пусты.

От тёплой сытости девушку разморило: захотелось поваляться на лавке, подремать. Завтра ведь сызнова пускаться в путь, трястись в телеге, ночевать в лесу…

Остальные тоже разбрелись всяк к своей лавке. Пожалуй, никто, кроме обережников, не тратит всякую свободную минуту так безыскусно: только дай голову преклонить – уже дрыхнут.

На край Лесаниной скамьи присел Лют.

– Ты спишь?

– Уже нет. – Девушка открыла глаза, понимая, что побездельничать вволю ей сегодня не удастся. – Чего тебе?

– Стемнело. Отпусти по двору погулять.

Лесана застонала. Вот неймётся ж ему! И именно тогда, когда ей шевелиться ну никакой охоты!

– Идём, назола, – вздохнула она. – Надоел ты мне…

На крыльце она освободила глаза оборотня от повязки, сняла с него ошейник, а сама опустилась на ступеньки. Думала, волколак перекинется здесь же и отправится обнюхивать углы да зарываться носом в землю. Однако вышло иначе.

Лют присел рядом с ней и сказал виновато:

– Я обидел тебя тогда.

Лесана дёрнула плечом.

– Обидел.

– Ты… не держи сердца, – негромко попросил он. – Ненароком я. Так уж вышло.

Она сызнова повела плечом, давая понять, что говорить не о чем и дело уже прошлое.

– На! – Лют вдруг взял её за руку. – Держи вот. «Муж» твой бестолковый так и не озаботился. А я знаю: женщины носят. Только у тебя нет.

Он пошарил за пазухой и вложил в ладонь обережницы что-то тяжёлое.

Лесана с удивлением посмотрела на это что-то и окаменела. Сердце сжалось в груди, а потом болезненно сорвалось, будто упало в живот. Потому что в ранних весенних сумерках девушка разглядела низку бус. Красных и крупных, как ягоды боярышника.

Она смотрела на эти бусы, длинные и яркие, такие тяжёлые… её. В горле пересохло. Впервые Лесана не знала, что сделать, что сказать. Она безмолвно глядела на украшение, лежащее в её покрытой шрамами, подрагивающей ладони. На украшение, о котором так часто грезила и получить которое уже давно не надеялась. Бусы были согреты телом Люта и оттого горячие.

– Откуда они у тебя? – спросила Лесана сдавленным голосом и подняла