S-T-I-K-S. Сапфир - Игорь Витте

хлынула в её сознание – резкая, как удар кнута, и холодная, как могильная плита. Это были чувства по меньшей мере десяти человек. Она не видела их, этих людей, но их отчаяние вгрызлось в неё: тяжёлое, липкое чувство обречённости, от которого сжималось горло, будто кто-то невидимый душил её их страхом. И тут же раскалённая нить ненависти, острая и яростная, пробивалась сквозь этот мрак, словно раскалённый металл, направленный на тех, кто держал их цепи. Это была не просто злоба и ненависть, а крик души, отравленный жаждой мести, которая не найдёт выхода. Сапфир подошла к окну, и перед ней открылась жуткая, напоминающая средневековье картина. В центре площади, окружённые вооружённой охраной, стояли на коленях с десяток людей. Все были со следами пыток и издевательств, руки связаны за спинами. Некоторые из них стояли покорно, опустив головы вниз, но большая часть смотрела на своих тюремщиков с ненавистью, которая горела в их глазах. Вокруг охраны собиралась толпа с факелами, окружая плотным кольцом пленников и охранников.

Оранжевое пламя факелов с различными оттенками шипело и трещало, отбрасывая на лица толпы изломанные тени, будто маски демонов из старых сказок. Тишина повисла над площадью, густая и тяжёлая, как туман над болотом, и в этой тишине чувствовалось что-то живое – ожидание, готовое вот-вот лопнуть. Сапфир уловила, как Луна тихо зашипела у её ног, шерсть кошки встала дыбом, словно она тоже чуяла беду. А потом из темноты переулка донёсся скрип колёс – медленный, протяжный, как стон ржавого механизма. На площадь выкатили платформу: грубую, сколоченную из досок, с высоким щитом, что торчал вертикально, словно надгробие, выкрашенное кровью времени. По бокам встали два амбала, их факелы освещали лица – пустые, выжженные изнутри, с глазами, что смотрели сквозь всё и ничего не видели. В их руках пламя дрожало, отбрасывая блики на мускулы, блестящие от пота, и Сапфир ощутила, как холод пробежал по её спине.

Из теней выступила Марфа – её походка была неестественной, будто старуха не касалась земли, а скользила над ней, как призрак, вырвавшийся из могилы. За ней плелась Инга, и её глаза – горящие, безумные, с блеском, которого Сапфир раньше не замечала, – заставили её внутренности сжаться. В Инге пылала радость, тёмная и липкая, смешанная с чувством превосходства, от которого хотелось отшатнуться. Пленники смотрели на Марфу с ненавистью, испепеляя её взглядами, но старуха оставалась холодной, как лёд, её лицо – маска, вырезанная из камня. Марфа и Инга подошли к щиту и встали рядом с ним. Почти сразу с той же улицы, откуда привезли щит, двое охранников пронесли через толпу носилки, на которых лежал человек – бледный, неподвижный, с закрытыми глазами. Сапфир вгляделась, и её сердце пропустило удар. Малек. Это был он. Её дыхание сбилось, пальцы впились в подоконник так, что дерево скрипнуло. Что они с ним сделали? Что собираются сделать? Страх за него – острый, как лезвие, – пронзил её, и она едва сдержала крик. Он не может умереть. Не здесь, не так. Носилки опустили перед Марфой и Ингой, и старуха воздела руки к небу. В тот же миг толпа ожила – килдинги, охранники, все, кто стоял вокруг, двинулись в странном синхронном танце. Это было нечеловеческое зрелище: их руки изгибались в резких, рваных движениях, тела раскачивались, будто куклы на нитях какого-то безумного кукловода. Они кружились, падали на колени и вставали, их движения были первобытными, как у зверей, что пляшут перед алтарём древнего бога. А затем зазвучала песня – низкая, гортанная, на языке, которого Сапфир не знала. Она начиналась тихо, как шёпот ветра в мёртвом лесу, но росла, становилась громче, и в этом напеве было что-то жуткое, что-то, что цеплялось за душу и тянуло её вниз, в бездну.

Танец постепенно ускорялся, движения становились яростнее, будто толпа теряла себя, растворяясь в этом ритме. Сапфир смотрела, не в силах отвести взгляд, и чувствовала, как её обволакивает странное ощущение: с одной стороны, это был просто танец, но с другой – он нёс в себе ужас, необъяснимый и вязкий, как запах гниющей плоти на выжранных тварями кластерах. Только пленники и Марфа с Ингой оставались неподвижны, словно статуи посреди этого хаоса. А потом она уловила знакомые нотки в потоке эмоций танцующих – ярость, неуёмный голод и тоска. Элитник. Она узнала эти эмоции, которые почувствовала ещё днём. Звук двигателя разорвал ночь, и на площадь въехал тягач с платформой. На ней лежала тварь – огромная, прикованная цепями, с чёрными глазами, что сверкали бездонной злобой. В приоткрытой пасти виднелись два плотных ряда острых, как у акулы, зубов. Пленники дрогнули, их ненависть утонула в животном страхе – Сапфир почти на уровне физических ощущений почувствовала охвативший их ужас.

Марфа опустила руки, и танец замер. Тишина рухнула, как занавес, и в ней повисло дыхание толпы. Охранники вытащили одного пленника – коренастого, крепкого, с лицом, искажённым яростью. Его поставили на ноги, подвели к Марфе. Она что-то шепнула, и ему связали ноги канатом, перекинув свободный конец через щит и подтянув вверх, подвешивая его на щите вниз головой. Руки его освободили от пут и развели в стороны, образуя некое подобие перевёрнутого креста. Глухой стук молотков смешался с криками несчастного, полными проклятий и ненависти к Марфе и её последователям. Сапфир с ужасом смотрела на всё происходящее и не могла сойти с места, словно её саму прибили к полу гвоздями. Марфа повернулась к Инге и, наклонившись, что-то тихо ей сказала. В эмоциях девушки на мгновение мелькнул страх, но тут же он был поглощён безумной радостью, покорностью и обожанием. Марфа снова подняла руки, и толпа возобновила танец и пение – громче, яростнее, с ноткой безумия, которое, как кисляк, проникало своей тягучей сущностью в самую глубину души.

Инга шагнула вперёд, её глаза сияли безумной радостью, а в руках блеснул нож – длинный, изогнутый, как полумесяц смерти. Сапфир задохнулась от ужаса – не её собственного, а того, кто висел на щите. Инга повернулась и, подойдя к щиту, вонзила клинок в его живот с силой, с наслаждением, и ткань камуфляжа, в который был одет бедняга, тут же пропиталась кровью. Словно заправский мясник, она вспарывала живот жертвы. Движения её были точными, почти ритуальными, и из открывающейся всё больше раны на платформу стали вываливаться внутренности – блестящие, скользкие. Казалось, что их запах вперемешку с запахом крови чувствовался повсюду. Пленник ещё жил, его тело дёргалось, ноги бились о щит, а крик