Царства смерти - Кристофер Руоккио

меня, останавливая взгляд на каждом шраме от кнута, белевшем на моих плечах и боках.

– Боль очищает. Напоминает нам о разнице между ouluu, тем, что вы зовете atman, душой, и этим. – Он ущипнул меня за подмышку. – Ujazayu. Плоть.

Его коготь вонзился мне глубоко под кожу. Я даже не поморщился, лишь зажмурился, почувствовав, как струйка крови сбегает по боку к тряпке, обмотанной вокруг пояса.

– Принимать боль, находить в ней спасение – вот что верно. Терпеть ее – значит соглашаться с ложью.

– С ложью? – переспросил я. – Утаннаш.

– Это автор лжи, – прошипел Пророк. – Мы не это, – указал он на свою грудь, потом на мою. – Не вещи. И не это. – Он обвел рукой пещеру, имея в виду весь Дхаран-Тун и простирающуюся за ним вселенную. – Все это ненастоящее. Это творение Утаннаша, который ложен, как и все его творения. А боль приближает нас к Ним, к истине.

– К вашим богам? Наблюдателям?

Сириани издал утвердительный звук:

– Начинаешь понимать.

– То есть меня… очищают? – спросил я.

– Чистота – величайшая жертва, – произнес Сириани. – Я хочу, чтобы ты понял это перед смертью. – Он отступил и повернулся вполоборота, разглядывая руны на стене. – Боги желают освободить нас из тюрьмы. Уничтожить этот мир и выпустить нас, чтобы мы присоединились к ним в Iazyr Kulah, истинном мире.

– В раю, – уточнил я.

– Можно и так сказать, – с почти человеческим кивком ответил Князь князей. – Твой Утаннаш создал этот мир нам в наказание. Нужно уничтожить его, чтобы уничтожить Его.

Сириани умолк и, отвернувшись, прошел несколько шагов к арке, из-под которой появился.

– И почему ваш язык такой запутанный?

Молча, в недоумении и замешательстве, я смотрел на вождя.

– Вы хотите… уничтожить Вселенную?

Я едва не рассмеялся. Сама мысль об этом была нелепа. Уничтожить Вселенную невозможно.

– Да вы спятили.

Сириани Дораяика посмотрел на меня свысока:

– Ты утверждаешь это, несмотря на все свои знания? – Он сделал жест отрицания, наклонив голову, и указал на портал. – Wegga ush ti-koun.

«Иди за мной».

Осторожно ступая израненными ногами, я доковылял до Пророка, не в силах не обращать внимания на то, как сдирались мозоли и липли к холодному сырому камню открытые раны. Тропу окружали мелкие водоемы, окруженные темной горной породой. В них плавали крошечные люминесцентные рыбки, подсвечивая своим голубовато-белым сиянием фосфоресцирующие глифы на стенах. Сириани долгое время молчал, размеренно шагая между водоемами и переступая камни, которые захлестывала чистая вода.

– На Беренике ты меня удивил, – сказал он наконец, остановившись у изогнутой пологой стены, снизу доверху испещренной символами, отливающими серебром в свете рыб. – Очевидно, ты находчивее, чем я считал. Твоя смерть казалась неминуемой.

– Вы переоценили свои силы, – ответил я, держа дистанцию.

– Не был уверен, что еще раз представится такая возможность. – Сириани стоял ко мне спиной, и я отчетливо видел его косу на затылке, от основания гребня. – Поспешил. Больше не допущу таких ошибок. – Он оглянулся через плечо и поправился: – Не допустил.

– Возможность убить меня? – прищурился я.

– Да, возможность уничтожить слугу Утаннаша.

– Разве я не нужен вам для аэтаванни?

– С этим я бы как-нибудь разобрался, – ответил Пророк и закрыл глаза. – Но боги щедро одаривают тех, кто им служит. Теперь не придется ничего выдумывать.

Князь отвернулся и пошел дальше. Я вдруг понял, что мы в некоем подобии сада. На стенах светились бледные грибы, украшая пейзаж, и тонкие струи воды сбегали по скалистым уступам к заводям, чистым и темным, как космос. Я хромал следом за Пророком, чьи когтистые ноги клацали по камням. Очевидно, Бич Земной пригласил меня на прогулку по его дворцовому парку или что-то в этом роде. Я ожидал встретить слуг или рабов – как людей, так и сьельсинов, но мы гуляли в одиночестве.

– Почему оно так называется? – спросил я после долгого молчания, а когда Сириани не ответил, добавил: – Утаннаш.

– Это его имя, – ответил Сириани, любуясь похожим на веер грибом и поглаживая его рукой. – Утаннаш означает «то, что лжет», или, говоря вашим языком, «обманщик». Правильно?

Я незаметно кивнул, но ответил другое:

– Но «лжец» по-сьельсински – Iugannan, разве нет?

– По-сьельсински? – клацнул зубами Сириани, издав неодобрительный щелчок. – Ты считаешь, у нас всего один язык? – Он уставился на меня, моргая большими яйцевидными глазами. – Я думал, ты гораздо лучше нас знаешь… Думал, мы похожи. Я так внимательно изучал вашу историю, ваше искусство и философию. А ты не отвечаешь мне той взаимностью, на которую я надеялся, – хотя говоришь хорошо. – В тоне ксенобита почудилось почти человеческое сожаление.

– Вы тоже.

В самом деле, Сириани говорил на стандартном лучше многих знакомых мне людей.

Дораяика отмахнулся от моих слов:

– Утаннаш – одновременно и «ложь», и «лжец». Это древнее слово, обозначающее древнего врага. Оно пришло из языка, который в наши темные времена почти забыт моим народом.

Прозрачные зубы, лишившие меня двух пальцев правой руки, оскалились мне.

– Тебе известно, что наша цивилизация тоже переживает упадок? Наша былая слава давно померкла. – Князь князей перешагнул через водоем и остановился у блестящей стены, покрытой соединенными между собой округлыми рунами. – Если бы на моем месте был Элу, нашей власти подчинилась бы вся галактика и ни один твой соплеменник не мог бы спокойно вздохнуть. Увы, я не Элу, а кланы уже не те, какими были в Эуэ после Се Ваттаю.

– Но почему «ложь»?

– Потому что его мир заслоняет правду Caihanarin. – Пророк снова зажмурился.

– Наблюдателей?

Сириани вновь издал резкий звук с придыханием, означающий «да».

– Они дали нам все. Создали нас. Научили летать, вывели из Се Ваттаю, подарили нам звезды, чтобы мы могли повергнуть их врагов. Утаннаш хочет уничтожить их и остаться единственным богом, чтобы утвердить свою ложь – эту Вселенную – и облечь в нее все сущее. Это alatayu. Враг, разрушитель… по-вашему, дьявол.

– Я тоже.

Шутка, очевидно, не понравилась Владыке.

– Мои baetayan создавали эти сады сотни ваших лет. – Сириани Дораяика обвел руками стены. – Вырезали эти udaritani. Ты можешь их прочесть?

– Только некоторые, – признал я.

Даже это произвело впечатление на сьельсинского вождя.

– Они куда сложнее, чем ваши примитивные алфавиты, – указал он на стену за водоемом. – Это наша история.

Я представил, как баэтаны вроде Танарана тратят несколько веков на то, чтобы закончить барельефы. Если судить по масштабам работы и количеству тоннелей, их здесь, должно быть, трудилась целая армия.

– А я думал, baetayan – историки, хранители устного творчества.

– Это верно, – ответил Сириани, – но историю нужно передавать не только из уст в уста. Ты согласен? – Он провел когтистым пальцем по блестящей отметине. – Udaritanu не похожи