Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

Глава обернулся к терпеливо ожидавшим его выученикам.

Дюжина воев да по двое послушников от целителей и колдунов. Из креффов Бьерга да Руста.

– Поехали, – просто сказал Клесх и направил коня к воротам.

Клёна, стискивая на груди ворот накидки, глядела в спины уезжающим.

Все ли вернутся?

Когда ворота закрылись, во дворе стало тихо и пусто. Крепость будто оцепенела в ожидании тех, кто её только что покинул.

– Клёна, – позвали со стороны башни целителей. – Идём, поможешь мне!

Ихтор махнул рукой, и девушка заторопилась.

– Что ты там к крыльцу приросла? – спросил крефф, когда она подошла. – Заняться больше нечем? А подружки где?

Он сунул ей в руки ступку и горсть сушёного паслёна. Толки́, мол.

– Цвета с оказией к тётке в Суйлеш уехала, – начала объяснять Клёна, разминая пестом ягоды. – А Нелюба прясть засела.

– Вон оно что, – протянул лекарь, смешивая в горшке какие-то настои. – Что-то в последние дни не видать твоей Нелюбы. А коли встретишь, глаза прячет. Чего стряслось-то?

Девушка горько усмехнулась. Ей нравилось говорить с Ихтором. С ним было легко, словно знакомы давным-давно. Другое дело Клесх. С отчимом каждое сказанное слово будто обжигало губы. И отчего так – Клёна не понимала.

– Беда у ней сердечная, – ответила девушка. – Ильгара глава из крепости отослал. А тот уехал, не простившись даже. Вот она и ревёт. Который день уж.

Целитель покачал головой, бросил задумчивый взгляд на подоконник, на котором допрежь всегда спала рыжая кошка, и объяснил:

– Ильгару не до прощаний было. За оборот собрался и отправился. Ему, по-хорошему, ещё полгода учиться оставалось, а тут старградский вой сгинул. Вот и сорвали парня с места…

Уютная лекарская волчком завертелась вокруг Клёны: горящий очаг, каменные стены, широкие стропила с подвязанными к ним пучками трав, полки с горшками… Прихлынула к вискам боль, стиснула голову, а перед глазами поплыли белые пятна. Они становились всё больше, больше, больше, покуда вовсе не ослепили.

– Клёна… Клёна… – звали издалека. Голос был зыбкий, плыл в воздухе, расходился эхом. – Клёна!

Она сидела на полу, прижимаясь к Ихтору, и судорожно дышала. Рядом валялась ступка с рассыпавшимся паслёном. Пест закатился неведомо куда.

Руки девушки дрожали, тело обсы́пал ледяной пот.

– Ты что? – спросил Ихтор, ощупывая её голову.

Клёна ощущала, как сыпались под кожу щекотные колючие искры.

– Я не знала… что… старградский вой сгиб… – с трудом ответила она, облизав пересохшие губы.

– Сгиб. – Ихтор погладил её по одеревеневшей спине и сказал покаянно: – Забыл я, что вы знакомы.

Клёна горько усмехнулась. Были. Были знакомы.

Хотелось разрыдаться. Так же горько и безутешно, как рыдала уже который день Нелюба. Но то Нелюба. А дочери главы не пристало.

Поэтому она отстранилась от целителя, попыталась воротить себе утраченное самообладание, достав закатившийся под лавку пест, и спросила:

– А глава нынче куда отправился?

– Ходящих гонять, – ответил Ихтор, сделав вид, что не замечает, каким дрожащим и слабым сделался её голос. – Клесх этой весной запретил креффам искать выучей. Наказал оставаться в крепости. Опасно, мол, ездить даже по двое, тем паче по одному. Вместо этого пособрал старших послушников и повёл их лес прочёсывать, чтобы на ходящих острастки нагнать.

Клёна отрешённо кивнула и вдруг спросила:

– А кошка твоя где?

Ихтор пожал плечами.

– Не знаю.

Он и правда не знал. Да и не хотел знать.

На душе было пусто.

Глава 34

Лесана мучилась четверо суток, гадая, сказать Люту о встрече в лесу или промолчать? Суровая выучка твердила: не попускаться слабостью и не жалеть ходящего. А всё человеческое внутри восставало: сестра ведь!

Да и Лют, как назло, последние дни вёл себя покладисто и смирно, поводов для попрёков не давал. И даже будто перестал обижаться. Во всяком случае, больше не чурался бесед и не держался нарочито холодно.

Лесана извелась. В ней очередной раз сошлись в непримиримой битве жалостливая девка и обережница, каждая из которых твердила своё и требовала поступить по совести. Только совесть у них была разная.

Наконец Лесана не выдержала. До Тихих Брод оставались сутки пути. Нынешняя ночь станет последней, которую путники проведут в лесу. Да ещё день выдался на редкость погожий, радостный. Лес одуряюще сладко пах весной. Снег уже сошёл, явив ликующему солнцу чёрную землю. Скоро начнёт пробиваться трава, проклюнутся листья. Скоро…

В общем, обережнице хотелось наслаждаться прозрачным небом, запахами пробуждающегося леса, пением птиц, а не терзаться сомненьями…

Девушка покосилась на оборотня. Он распростёрся в телеге, закрыв лицо согнутой в локте рукой, и то ли спал, то ли блаженствовал – не разобрать. Лесана наблюдала за ним, пытаясь понять: вот будь Лют человеком, нравился бы он ей? Испытывала бы она к нему хоть какую-то приязнь? Что-то, кроме глухого раздражения и постоянной досады? Ответа она не знала.

Вроде ходящий в меру хорош собой: ладно скроен, улыбчив, за словом в карман не лезет. Нет, прямо сказать, не красавец. Да ещё патлы эти, вечно спутанные, едва не до пояса болтались! Но девки на него поглядывали.

Нынче в обозе ехал сереброкузнец с дочерью-невестой. Та была чудо как хороша. Впрочем, разве бывают некрасивые шестнадцатилетние девушки? Вот и Белава не была.

Потому-то обережница до сих пор гадала: чем мог приглянуться девке незрячий, да к тому же хромой мужик? Были при обозе молодые, справные парни, с лица пригожие. Ан нет, поглядывала Белава именно на Люта. Сперва, видать, ей сделалось его жалко, а следом проснулось в сердце, взбудораженном весной, что-то иное.

Лесана не раз замечала, как, разнося за ве́черей похлёбку, девушка, словно невзначай, задевала Люта то рукавом, то подолом рубахи. А однажды обережница видела, как он принёс дурёхе первоцвет. Лют не ухаживал, не заигрывал, как-то само собой протянул ей крохотный жёлтый цветочек на широкой жёсткой ладони. Глупышка зарделась, а у Лесаны ёкнуло сердце.

– Ты к дочке Стогне́вовой не подходи, – сказала она оборотню, укладываясь спать. – Не надо.

– Не буду, – ответил волколак.

Он нынче не спорил с обережницей. Но это было столь непривычно, что Лесана почувствовала подвох и на всякий случай пояснила:

– Она не знает, кто ты. Зачем смущаешь девочку? Ты ведь ей нравишься.

– Нравлюсь. – Лют кивнул. – Что в этом плохого?

– То, что она думает, будто тоже тебе нравится.

Оборотень пожал плечами.

– Но я-то знаю: для тебя она всего лишь вкусно пахнет, – закончила обережница.

– Очень вкусно, – сказал с нажимом оборотень и добавил: – Это важно.

Лесана только повторила:

– Не смущай её.

– Не буду.

– На