Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

старой берёзы. Девушка была неразличима в полумраке, лишь лицо её в лунном свете казалось белым, словно ледяным. Волк ждал, когда она отзовёт собак, и глядел едва не с мольбой. Щенки ему надоели.

Наконец девушка отошла от дерева. Она уже собиралась кликнуть псят, но в этот миг один из осмелевших волкодавов цапнул-таки матёрого за хвост.

Лют, не ожидавший такой прыти, дёрнулся, обернулся к щенку и не столько от истинной злобы, сколько от досады рявкнул. Лязгнули тяжёлые челюсти. По лесу разнёсся отрывистый гулкий рык.

Щенок застыл, парализованный ужасом. Задние лапы у него расползлись, и из-под них растеклась в лунном свете позорная лужица. Малыш заскулил, да так и остался дрожать, не в силах даже порскнуть в сторону, убежать от опасности.

Остальные с визгом рассыпались по сторонам.

Подбежав к псёнышу, Лесана поняла: красивый крепкий щенок в славного пса уже не вырастет. Страх перекорёжил его: малыш трясся, дрожал, лапы его не держали.

– Зачем ты так? – Обережница обернулась к Люту. – Тебе же их учить, а не портить дали.

Ходящий злобно огрызнулся, отчего щенок испуганно заскулил на руках у своей заступницы.

– Ах ты! – Девушка хлестнула волка раскрытой ладонью по носу.

Зверь оскалился и предостерегающе зарычал.

– Скотина глупая! – выругалась Лесана и пошла назад, к дереву, возле которого стояла.

Коротким свистом она подозвала остальных. Обрадованные псята сбежались к ней, лезли под руки, тыкались носами и лизали пальцы, вымаливая прощения за бесславную схватку. Щенки будто говорили: «Мы не виноваты. Он вон какой огромный. И страшный. А мы маленькие. Но ты же видела: мы были очень храбрые. Ведь правда? Мы старались и совсем-совсем не боялись! Хотя у него зубы. Большие такие. Острые. Но мы же смелые, да?»

– Да-да, – отвечала им девушка. – Молодцы, молодцы.

Тут, в трети версты от строящегося детинца, она учила щенков брать след и догонять волка.

Обережница гладила псят, ласкала, как умела, утешала. Ей было жаль их. Против обычного хищника то будут славные бойцы, но против оборотня… Один его запах подавлял их отвагу и волю, заставлял трепетать от ужаса. А после случившегося вряд ли Будя когда-нибудь возьмёт след ходящего и поведёт по нему ратоборца… Лесану брала досада. Щенки ведь! Зачем Лют так их напугал?

Когда она вернулась к месту стычки, волк лежал с закрытыми глазами в тени кустов бузины.

– Вставай! – приказала девушка. – Чего разлёгся?

Он даже ухом не повёл.

– Эй! – Она потянула за ошейник.

Голова оборотня безвольно дёрнулась, как у дохлого. Он не удостоил осенённую даже взглядом.

– Лют! – позвала Лесана. – Перекидывайся. Ты чего?

И сызнова потянула, на этот раз за холку. Он мотнул башкой, высвобождаясь. Поднялся, отошёл ещё на несколько шагов и сызнова улёгся.

– Лют?

Обережница растерялась. Ей было известно, как помешать волколаку перекинуться обратно в человека. Но как вынудить его принять людское обличье, она не знала. Поэтому сердито пристегнула пленника на шлею и даже хлестнула по заду, вынуждая подняться и идти обратно.

Щенки осмелели. Все, кроме Буди. Тот по-прежнему жался к ноге человека и мелко-мелко дрожал. Порченый. А остальные резво трусили следом, хотя и держались на почтительном отдалении от оборотня.

Воротившись на подворье сторожевиков, девушка загнала собак на псарню, решив завтра же пристроить куда-нибудь негодного теперь к охотничьей работе Будю.

Лют всё это время по-прежнему безучастно лежал возле крыльца.

– Перекидывайся, – велела обережница. – Или оставлю здесь до утра.

Волколак сделал вид, что не слышит. Не подставил шею. Не повернулся. Добро!

Лесана пожала плечами. Навредить он никому не сможет, в человека перекинуться – тоже. Так что пусть лежит, ежели хочет. Сам придёт.

Но он не пришёл. Утром, когда она спохватилась, что его нет, и спустилась вниз, Лют распластался за дровяником, едва не зарывшись носом в землю, чтобы хоть как-то спрятать глаза от яркого солнца. Из-под крепко зажмуренных век катились слёзы.

– Вот же ты! – с досадой проговорила девушка, завязывая ему глаза. – Перекидывайся.

Она потянулась к пряжке ошейника, но оборотень глухо рыкнул. Обережница отступила. Ишь какой обидчивый! Сызнова пришлось ей уйти ни с чем.

Вечером Лесана окончательно поняла, что не дождётся от пленника смирения, и скрепя сердце пошла на уговоры. Он уже сутки не ел и не пил. Только лежал бревном, не поднимая головы.

– Хватит! – решительно сказала осенённая, сняв с оборотня науз. – Перекидывайся.

Он не пошевелился.

Что делать? Опять вздеть ошейник и оставить лежать? Завтра им ехать. Как повезёшь в обозе волка? По всему выходило: придётся увещевать.

– Лют, пожалуйста, – с трудом проговорила девушка. – Нам отправляться поутру. Ну прости меня, не знаю за что! Перекинься. Я не хочу делать тебе больно, но ежели ты продолжишь артачиться, придётся.

Он не повернул головы.

– Я не тороплю. – Обережница поднялась на ноги. – Соберись с мыслями. Полежи ещё, подумай, и сам поймёшь, что ходить человеком гораздо лучше, чем получить вожжами поперёк хребта. Я пока на крыльце подожду. А ты поразмысли. Ты неглупый, поймёшь, что к чему.

Она развернулась уйти, но не успела сделать даже двух шагов, как сзади её сгребли под локти и оторвали от земли.

Лесана ударила его. Со всей силы. А он с такой же злобой отшвырнул её аккурат в ворох соломы, заготовленной для замены подстилки в хлеву. Ворох оказался жидкий: девушка, хоть и извернулась с кошачьей ловкостью, всё одно ушиблась.

А в следующую секунду Лют навис над ней, дёрнул вверх и зашипел в лицо:

– Никогда! Слышишь? Никогда не смей бить по носу! Это больно и… и… унизительно! Никогда!

Лесана на миг испугалась. Не того, что он нападёт. Вот ещё! Чего-то другого испугалась. Сама не поняла, чего именно. Не то непривычной ярости в его отсвечивающих звериной зеленью глазах, не то исказившего лицо гнева, не то того, как его колотило и трясло, словно в лихорадке.

– Никогда!

Лесана стряхнула его руки.

– Чего орёшь? Я не глухая!

Получилось грубо.

Лют замолчал. Потом усмехнулся. Поднял с земли, прихваченной ночным морозцем, ошейник, безропотно шагнул к обережнице. Лесана застегнула науз, отметив про себя, что ударила пленника чересчур сильно: он теперь даже ступал тяжело и заметно перекашивался на левый бок.

– Иди мыться. Завтра в дорогу. А от тебя псиной за версту прёт. Отвар в бане. Натрёшься, чтоб не разило.

Волколак молча похромал куда велено.

А наутро, когда Лесана сызнова облачилась в бабий наряд, её «брат» был по-прежнему угрюм и неразговорчив. Впрочем, девушку это не тронуло. Тамир беспокоил её гораздо сильнее, чем уязвлённая Лютова гордость.

* * *

Как сказал бы Донатос: «У дурака