Почему Я? Часть 2 - Владимир Германович Корешков

вспорем ему брюхо, тем самым я тебе докажу, что ты не прав, назвав такую необычную цену за обычного раба. Потому что там, внутри, у него пусто – драгоценностей нет.

И он потянулся к эфесу кинжала. У меня создалось впечатление, что он и вправду решил полюбопытствовать, что же у меня находится внутри.

– Ты вначале оплати, – проворчал Едол, – а потом, когда он станет твоим имуществом, можешь делать с ним что хочешь – резать, вешать, колесовать. Мне до этого дела уже не будет. А стоит он так потому, что чертовски хороший боец, если ты понимаешь, о чем я.

– Да ну? – с нескрываемым ехидством протянул покупатель и, повернувшись к нам спиной, обратился к своему напарнику: – Ты слышал, Перменэ? Они утверждают, что вот это вот – чертовски хороший боец.

И тут же резко без предупреждения крутанулся на одной ноге, развернулся всем корпусом и выбросил свою правую руку с зажатым в ней кинжалом вперед, метя мне острием прямехонько в левый глаз. Его выпад был фантастически молниеносным, и если бы не те приемы самообороны, которые на уровне инстинктов вложили в меня, пока я спал в анабиозе на корабле, то я сто пудов был бы сейчас тем самым одноглазым тапером Джо, про которого ведется речь в старом детском анекдоте и который недурно наигрывал мотив песенки «Чикаго» на пианино в ковбойском салуне, после того как ему выкололи глазик.

Несмотря на то что мне чертовски мешали кандалы, я отреагировал мгновенно – каким-то макаром умудрился сделать шаг в сторону, одновременно слегка отклоняя корпус назад, уходя тем самым с линии атаки, заставляя его промахнуться. Как только клинок пролетел мимо меня, подаюсь вперед, своей левой ладонью чуть хлопнув по запястью руки моего визави, накрываю ее и, перехватывая, увожу вниз, а правой тут же снизу на противоходе подхватываю за его запястье, образуя таким образом из своих ладоней своеобразный замок, в котором намертво зажата ладонь противника с кинжалом. Почувствовав, что она полностью зафиксирована и я имею абсолютный контроль над ней, далее выворачиваю его руку. Разом кручу ее с силой и как можно резче на меня и вверх и опять делаю шаг в сторону. Эти движения заставляют противника, изгибаясь дугой назад, следовать за собственной рукой, чтобы я не переломил ее в локте. После чего он теряет равновесие и, ведомый мною, гулко, как мешок с картошкой, грохается на спину на деревянный помост.

Ну, как-то так, быстро и достаточно эффективно, а главное, мой глаз при мне.

Вижу, что такой исход был для него неожиданностью – он обескуражен. Добить бы его, но кандалы мешают. Да… и долго мне упиваться моим триумфом не дали. Второй из покупателей выхватил свой клинок, готовый атаковать. Я принял боевую стойку. Тут же мое плечо и спину ожег удар плети, как кипятком обдало. Хмурый, сука, постарался.

– Оставь его, – прикрикнул на него Едол. – Тихо, приятель, тихо. Спрячь свой ножичек, – бросил он тому, которого звали Перменэ, а сам подошел к поверженному мною противнику, подал ему руку, помогая встать, и, ухмыляясь, спросил: – Ну что, дружище, убедился? Я же тебе говорил – он стоящий боец. Я своих покупателей не обманываю. Товар у меня – высший сорт.

Тот, опираясь на руку Едола, встал, отряхнулся, зло зыркнул на меня, но повесил свой кинжал на пояс и приказал второму сделать то же самое. Перменэ нехотя подчинился. Первый еще раз зло зыркнул на меня.

– Все равно цена слишком высока. Давай торговаться.

Торговались они долго. Едолу пришлось немного уступить. Седовласый тоже подвинулся.

– Слушай, возьми еще и девку, тебе пригодится, и отдам за сущие копейки. Просто обратно везти не хочется.

Седовласый оглядел Алтону с ног до головы.

– Она не девка, а баба. На кой она мне? Хотя… – он в задумчивости почесал мочку уха. – Готовить-то она умеет? – спросил он у Едола.

– Конечно, умеет, – откликнулся тот моментально. – Она же баба. А тебе зачем?

– Да кок у меня, понимаешь, говнюк редкостный и готовит говенно. Недавно вообще так траванул – полкоманды слегло. Пора его увольнять, да и потом, хоть и в возрасте, а бабенка-то ничего, справная. Пойдет. Сложена хорошо, нигде ничего не обвисло. Ладно, уговорил. Беру. Днем будет рыбу команде жарить, а по ночам ее будут жарить, – расхохотался седовласый над своим сальным каламбуром. Он снял кошелек с пояса и кинул его Едолу. – Держи. Здесь все до круштерна.

Едол ловко поймал кошелек на лету, заглянул в него, пересчитал монеты. Видимо, остался доволен – не обманули.

– Да, и еще, – остановил он седовласого. – Мой тебе совет – ты не рассупонивай этого, не снимай с него кандалы без надобности. Парень он прыткий и своенравный. Кабы чего не вышло.

– Не учи ученого. Не таких обламывали, – отмахнулся от него седовласый. – На весле посидит – своенравность быстро улетучится, покорный станет.

Седовласый отошел к своему спутнику, наклонился, что-то ему тихо сказал на ухо. Тот внимательно выслушал, согласно кивнул и растворился в толпе. После чего седовласый подошел к нам, достал из-за пояса солидный моток грубой льняной веревки, поставив нас с Алтоной друг за другом – она впереди, я сзади, – соорудил петлю на конце веревки, накинул эту петлю мне на шею, потом свободный кусок обмотал вокруг шеи Алтоны, а самый конец оказался у него в руках. Так связывают караван верблюдов, чтобы по пустыне не разбежались. Повернувшись к нам спиной и потянув за веревку, строго приказал:

– Пошли за мной, – и сам, как на прогулке, довольно резво зашагал по песочку.

«Связанные одной целью, скованные одной цепью», – по-моему, как-то так, если мне не изменяет память, пелось у Вячеслава Бутусова. Гремя цепями, еле передвигая ноги, потому что в кандалах, соединенных цепями, по раскаленному песку босиком ходить, знаете ли, страшно неудобно, а еще надо поспевать за погонщиком и постараться при этом идти нога в ногу со всеми – держать шаг и темп, а иначе спотыкнешься, упадешь и удушишь не только себя, но и того, другого, кто с тобой в одной связке.

Никто так не пробовал вышагивать? Нет? Ну и не стоит, это я вам со всей официальностью заявляю. Вот теперь я реально почувствовал себя на месте того свободолюбивого баклажана, который приобрели по сходной цене и который без какого-либо желания и возможности воспрепятствовать этому перекочевал с торгового лотка в душную, стесняющую любое движение авоську. Так он, лежа и грустя, вместе с другими продуктами дожидался своего часа. Хреновастенько ему в тот момент, оказывается, было. Надо