Княжич, Который Выжил - Григорий Володин

Но я уже всё понял. Сказал-то я это на ацтекском и поймал девочку с поличным. А все потому что Безумного генерала не провести. У девочки глаза зелёные, но с тем редким жёлтым отблеском, что бывает только у тех, в чьих жилах течёт кровь рода Монтесума. Такие же были у последнего вождя ацтеков, Ильуикамина Монтесумы. Которого, между прочим, я лично убил. А потом — женился на его младшей дочери. Такие уж были времена.

— ГЛАНАТА! — кричу я.

Раз потомок Монтесумы стоит передо мной, значит, сюда пришли ацтеки.

Ксюня, сработав без запинки, падает за качели, прикрывая голову — как учили. Семён реагирует мгновенно: газета летит в сторону, рука идёт к кобуре под курткой, его метнувшееся мощное тело закрывает нас.

Из-за кустов — рывком, без предупреждения — выскакивают двое краснокожих мужчин. Один с пистолетом, второй — с ножом. Оба в чёрном, у одного татуировки на шее

Семён уже в движении, как истинный профи. Без колебаний бросается вперёд и схватывается сразу с обоими.

А я смотрю на девочку. Она приподняла голову, в глазах — страх и боль. Камень в её ошейнике вдруг вспыхивает багрово, как раскалённый уголь. Она вскрикивает, тело выгибается дугой — и в следующую секунду начинается превращение.

Шерсть проступает поверх кожи — белая, густая; пальцы сжимаются в когтистые лапы, вытягиваются уши, вытягивается пасть. Передо мной уже не девочка, а белый волчонок с яростным оскалом. Я сразу узнаю клановую форму Монтесумов — волчье превращение. Моя жена тоже была белым волком, как и старик Ильуикамина.

Волчонок бросается на меня. Мы падаем. Я перекатываюсь вбок, пыль летит в лицо. На инстинктах — перехват, приём, захват. Сдавливаю её в руках, прижимаю к себе, ощущаю жар дыхания, белую шерсть, тонкий хрип. Причем она замирает и не пытается меня укусить, будто смерилась.

Запросто могу свернуть шею волчонку. Мгновение — и всё.

Но я не изверг. Всё-таки эта девочка — моя родственница по линии бывшей жены, как-никак. Надо не убивать глупышку, а спасать.

Я хватаю ошейник, пальцы тут же обжигает жар — камень пульсирует, будто живой. Это он причиняет девочке боль. Сдавливаю его в ладони, сосредотачиваюсь, формирую импульс — и посылаю Паутинку. Энергия входит в резонанс, и камень начинает трещать изнутри. Сердцевина рассыпается, словно хрупкая скорлуп.

Волчонок резко выдыхает — и обмякает в моих руках.

Я наваливаюсь сверху, прижимаю её к земле. Держу. Слежу за глазами. Там ещё всполохи уходящей боли.

Девочка-волчица кукожится. Больше не дерётся. Свернулась клубочком, поджала лапы, втянула нос, как будто хочет исчезнуть. Дрожит мелко, судорожно, всем телом. Ни рыка, ни хрипов.

Я отпускаю её, делаю резкий выдох, вскакиваю и разворачиваюсь. Ситуация кипит. Настоящее боевое варево. Ацтеки сцепились с Семёном. Один краснокожий уже валяется на земле, лицо в крови. Семён наваливается на него и бьет пудовым кулаком да ножом.

А вот второй валяется дальше, оставшись без присмотра. Его отбросило, правая рука висит плетью, но он, стиснув зубы, поднимается, держась на одних сухожилиях и упрямстве. В левой — нож. Он обходит по дуге и подбирается к Семёну сзади, как тень.

На моего дружинника позарился, вот же улод!

— Ксю! Лазляд на тли часа! — рявкаю я, не отрывая взгляда от врага.

Ксюня срабатывает мгновенно. Высунувшись из-за качели, швыряет молнию. Разряд уходит вправо — точнехонько в грудак ацтеку.

Он только и успевает что коротко взвизгнуть. Колени подгибаются, и он валится на бок, как кукла с обрезанными нитями.

Я приближаюсь на пару шагов, не давая гаду даже шанса опомниться. Мгновенно бросаю «Рассечение» — техника уходит в руку, рвёт ткань и мышцу до самой кости, с влажным звуком, как нож по сырому дереву. Сразу следом — второе «Рассечение», в колено, с сухим хрустом, будто ломаешь толстую ветку. И напоследок — ещё одно, в плечо. Он падает, дёргается, но уже вяло. Всё. Не встанет. И за нож больше не схватится, ведь обе руки нерабочие.

Семён замирает над поверженным ацтеком. Переводит офигевший взгляд с меня — на белую волчицу. Девочка-оборотень всё ещё лежит и почти не шевелится. Только шерсть подрагивает.

Семён напрягается. С ножом в руке встает и приближаясь к волчноку.

— Не тлогай её, — говорю я с нажимом.

Он замирает, смотрит на меня в упор, будто не расслышал или не поверил.

— Она же напала на вас, княжич…

— Я сказал: не тлогай, — повторяю. — Што тебе не понятно?

Он в растерянности чешет рукоятью лоб.

— И что с ней делать? — спрашивает он после паузы.

— Возьмём домой, — отвечаю.

— Ты уверен, княжич?

— Вызвал дружину? — спрашиваю сам вместо ответа.

— Вызвал.

— Тогда ждём.

Я сажусь рядом с волчонком. Прямо на траву. Она — сжавшийся клубок, почти не дышит. Уши прижаты. Спина едва заметно вздымается.

Девочку я не боюсь. Если бы действительно хотела — уже давно могла бы укусить. Я бы, конечно, не дал себя смертельно цапнуть — но она даже толком не попыталась. Она не враг. Просто испуганный ребёнок.

Ацтеки, особенно из клана Дитя Солнца, похоже, не заморачивались ни психотерапией, ни гуманизмом. Поводок, кристалл, команда. В бой. Даже если ты потомок вождей. Даже если у тебя глаза цвета нефрита и имя, которое раньше произносили на коленях.

Мне не жаль род Монтесумы. Старик Ильуикамина творил вещи и похуже, чем Дети Солнца, за что и поплатился. Но эта девочка тут не причем.

Уже позже дома я сижу на диване. Рядом устроилась волчонок, белая, пушистая, свернувшаяся плотным клубком у меня под боком, уткнувшись носом в хвост. Спина едва заметно подрагивает. Сердце стучит часто.

Я чешу волчонка.

С другой стороны от меня сидит Ксюня.

В гостиную входит мама, замирает на пороге и хмуро смотрит на белый клубок возле меня.

— Почему у нас дома волк, Слава⁈ — наконец выдыхает она, голос у неё срывается на полувопрос, полувздох.

— Это не волк, мам. И даже не волчонок. Это плинцесса ацтеков, — спокойно сообщаю я.

Мама вздыхает, опускает плечи, будто сдалась.

— Да, Семён уже доложил, что она оборотень, — произносит княгиня устало. — И что мне теперь с ней делать?

Я смотрю на Ирину Дмитриевну Опаснову.

— Мама! Мама, а можно я её себе оставлю, а⁈

Глава 23

Началось всё с фразы Юрия Юрьевича:

— Вячеслав Светозарович, вы