Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

В санях стало ещё теснее, но два одеяла и тёплый звериный бок сделали своё дело: девушка уплыла в забытьё. А проснулась лишь на миг, да и то оттого, что косматое чудовище рядом заворочалось, и её пальцы, выскользнувшие из густого меха, взялся покусывать крепкий морозец.

Глава 23

Клятая стужа! Эдак всё себе отморозишь! Копыл поёрзал в санях и пнул подрёмывающего подельника. Ранко вскинулся, устремил взгляд на вожака. Копыл скосил глаза себе на правый бок, где под тулупом на портах имелась заплатка. Захоронка. Куда ж Копыл без захоронки? Какой путь без припасу?

Ну слава Хранителям! Понял, дурень, чего старшой хочет. Заелозил, изогнулся, подставляя шею. Копыл напрягся, силясь связанными за спиной руками нащупать Ранкин ворот. Потом плюнул. Пихнул его и сам наклонился к сообщнику. Ему сподручнее, с его стороны места побольше, да и оба глаза у Ранка одинаково видят. Ау Копыла левый совсем заплыл.

Ранко, охрёмок[13] криворукий, еле-еле зацепился окоченевшими пальцами за ворот старшего, потянул ниточку, и ему на ладонь выпала монетка с заточенным краем. Ножи-то отобрали. Да ещё общупали, как не каждую девку в стогу тискают.

Но Копыл не дурак. Был бы дураком, давно б в порубе сгнил или под кнутами издох. У Копыла ум вёрткий и смекалка востра. Да и у какого вора заточенная монетка в одёже не припрятана?

Ранко монетку спрятал меж пальцев и застыл, чтоб обережник у костра не заподозрил неладного. И то верно, шебуршат, как мыши.

Пора стояла предутренняя. Волчья пора. До рассвета осталось чуть да маленько. Оттого и дрёма необорима. Копыл сызнова пихнул Ранка в бок, мол, не зевай, и опять стрельнул глазами на захоронку.

Подельник извернулся, чтоб сесть боком к Копылину бедру, нащупал заплатку и принялся осторожно отпарывать. Вот и заветный берестяной кармашек, воском обмазанный. А в нём…

За травку, которую всюду таскал с собой, Копыл отдал знахарке серебряную куну. Но травка та была проверенная, не раз спасавшая вору шкуру.

Кармашек перекочевал в ладонь вожака.

– Родимый, – негромко окликнул Копыл ратоборца.

Тот сразу обернулся. Не спит. Из железа он, что ли, выкованный?

– Замёрзли, спасу нет. Дозволь у камелька погреться.

– Грейтесь, – отозвался вой.

Копыл перелез через подельников, а они уже потянулись следом. Подошли к костру, взялись крутиться вокруг огня то так, то эдак. А паче чаяния – слушать лес. Тихо ли? Тихо… Ну, Хранители, помогите!

В очередной раз оборачиваясь кругом себя, Копыл бросил берестяной кармашек на рдеющие угли. Сотоварищи втянули головы в плечи, взялись притопывать ногами, приплясывать, будто спасаясь от стужи, разгоняя кровь. Кармашек вспыхнул и погас.

Копыл уткнулся носом в овчинный ворот тулупа, стараясь не дышать. Ранко и Малыга тоже спрятали морды в мех. Перетерпеть двадцать счётов. И будет у них шестая часть оборота, а там – давай хранители ноги! Волков не слыхать. До рассвета всего ничего. Апо следу не пустятся: больно надо! По всему выходило, что лучше нынче счастья попытать, чем назавтра болтаться в петле или орать под кнутом. Авось удастся выпутаться, как оно не раз бывало…

* * *

Тамира снедало смутное беспокойство: то ли недоброе предчувствие, то ли необъяснимая тоска. Глухое волнение рождалось в душе и отзывалось эхом в каждой жилке, в каждом ударе сердца…

Которую уж ночь ему снилась Айлиша. Он думал, что позабыл и облик её, и голос. Но нет… помнил. Всё помнил. А ведь она не являлась ему несколько вёсен. Теперь же приходила, стоило лишь закрыть глаза. И не живой приходила. Мёртвой. Верно. Он ведь колдун. Его время – ночь, его дело – смерть.

Едва подступала дрёма, как она возникала перед ним – тоненькая, страшно скособоченная, с неровно наложенными стежками на холодном бледном лбу. Тянула вывернутую руку, другой пытаясь поправить сломанную, едва держащуюся челюсть, а потом пронзительно кричала:

– Тамир!!!

И он распахивал глаза, содрогаясь. А вокруг неизменно были темнота и духота.

Вот и нынче так же. Одним боком он упирался в бортик саней, а к другому прижималась спящая Лесана.

К чему эти сны? Упокоил же. Всё честь по чести. И тут понял: година у Айлиши надысь была. Забыл…

Допрежь он всегда в этот день, где бы ни находился, рассыпа́л горсть пшеницы для птиц. А ныне запамятовал. Скоро и зима на исходе… Впрочем, глупость всё это. Столько вёсен прошло. Он уже и не любил её. Не тосковал. И нежность в душе давно истлела, не оставив даже призрачной тени теплоты.

Тогда зачем она ему снится? Которую уж ночь покоя нет. Надо будет покормить-таки в Старграде птиц.

– ТАМИР!

Он сел рывком, сбрасывая овчинное одеяло. Рядом глухо рычал зверь.

Колдуну казалось, что он целую вечность соображал, где находится. Ана деле прошёл лишь миг. Сани, укрытые пологом, спящая Лесана и волк, мерцающий в темноте глазами. Обережник нащупал в густом меху железную пряжку ошейника, расстегнул. Повдоль хребта ходящего пронеслась россыпь зелёных искр. Приняв обличье человека, Лют тут же схватил Тамира за руку.

– Кровью пахнет и… – Он принюхался. – Сон-травой!

– Ляг! – В голосе Лесаны не было даже отголоска сна. – Не высовывайся.

Пленник зажал нос, уткнулся лицом в войлок и гнусаво сказал:

– Ты недолго там… а то… голову дурит…

Обережница стремительным движением накинула на него свой пояс, что-то пробормотала и захлестнула шлею о крюк, на который крепился кожаный полог. Теперь пленнику не вырваться.

– Ты… быстрее… – прохрипел он.

Тамир вынырнул в студёную темноту, позвал негромко:

– Хран!

В этот миг тишину зимнего леса разорвал леденящий кровь вой.

– Лесана! – тихо крикнул Лют. – Выпусти!

– Нишкни! – шикнула обережница. – Ещё прибьют ненароком!

И исчезла.

Лют вжался лицом в войлок. Его трясло. Запах крови был одуряюще-сладкий, зовущий… И ещё этот вой… и холод ночи… и жар, бегущий по жилам… Нестерпимо зачесались зубы, язык пересох…

Пленник вгрызся в пахнущий Лесаной войлок и глухо застонал, стараясь, чтоб стон не перешёл в ответный вой.

Судорога сводила тело, неспособное из-за науза принять облик зверя. Нутро крутило. Лют страшно и безжалостно боролся с собственным естеством. Глухая боль заполнила ночь вокруг него. Он ничего не видел и не слышал, лишь корчился в опустевших санях, захлёбываясь от невозможности быть собой и раздирая ногтями кожу на груди.

* * *

– Хран!

Тамир сперва увидел поникшего головой ратоборца, потом цепочку следов, уводящую в лес, и уж только после этого мелькающие в темноте