Царства смерти - Кристофер Руоккио

торопливо принялась шарить под соседней койкой в поисках аптечки. – Иначе человек умрет.

Мне стоило больших волевых усилий убрать руку от раны, которой – я не сомневался – еще недавно не было. Я уткнулся головой в подушку, стиснул зубы и напряг шею.

– Что вы с собой сделали? – внимательно осмотрев меня, спросила Магда.

– Ничего! – честно ответил я.

Я не помнил, чтобы она снимала с меня доспех, но уж точно заметил бы такую глубокую рану.

– У вас не было таких повреждений! – воскликнула она, останавливая кровотечение.

От боли я вскрикнул.

– Вы что, сами пытались заштопать? – ужаснулась врач, заметив швы, и, побледнев, отвернулась.

– Что вы со мной сделали? – требовательно спросил я.

Мне вдруг вспомнилась ее реплика о пьющих кровь палатинах, и с языка сорвалось:

– Вы что-то вынули?

Язычница-адоратор, очевидно, собиралась вырезать мои органы для продажи. Смотрок с Перевозчиком привезли меня к Магде не для того, чтобы помочь, а чтобы убить.

– Ничего! – отшатнулась Магда. – Я была в другой комнате и услышала, как вы кричите.

Мой меч лежал на прикроватном столике, в пределах досягаемости. Почему она не унесла его? Я потянулся к нему и почувствовал ослепительную боль, когда разошлась порванная мышца. Магда вцепилась в меня, чтобы уложить, но было уже поздно.

– Матерь Божья… – услышал я, теряя сознание.

Когда я очнулся в следующий раз, Магды рядом не было. Под миниатюрными деревьями, прижавшись к стене и сложив руки на груди, клевал носом Перевозчик. Он похрапывал. От грудины до пупка я был перемотан свежими бинтами, так туго, что едва мог вздохнуть.

Наверное, я издал какой-то звук, потому что Перевозчик открыл глаза.

– Человек проснулся, – сказал он. – Магда говорит, человек себя порезал.

– Человек этого не делал, – прохрипел я, оглядываясь.

Мой меч так и лежал на столе. Почему они его не забрали? Если, как я думал, они собирались причинить мне вред, то в первую очередь должны были отнять оружие, как отняли доспехи.

Но моя броня лежала на соседней койке.

– Перевозчик попросил Смотрока почистить доспехи человека, – поймав мой взгляд, сказал Перевозчик.

– Спасибо, – слабо кивнул я, начисто забыв лотрианский.

Враг бы так не сделал. Что тут творилось? Я нащупал на боку место ранения. Что со мной произошло?

– Магда говорит, придется остаться подольше. Человеку нельзя ходить.

Я убрал руку и уставился на нее, как будто впервые видел.

– Что? – переспросил я, не расслышав, но смысл сказанного дошел через мгновение. – Нет. Нет, мне нельзя здесь задерживаться.

Я опять говорил на галстани, и Перевозчик меня не понял. Он покачал головой и пригладил ежик волос.

– Магда принесет еды. Человек проспал трое суток.

– Трое суток?!

Я приподнялся на локтях и, к удивлению, не почувствовал боли. За трое суток могло произойти что угодно. Добрались ли Паллино с Бандитом до посольства? Смог ли Дамон Аргирис защитить Валку? Был ли в безопасности на орбите «Тамерлан»?

Перевозчик подскочил ко мне, чтобы помочь сесть.

– Сам справлюсь, – отмахнулся я и перешел на лотрианский: – Человек должен отвезти человека наверх. В Первый купол.

– Когда Магда разрешит, – ответил Перевозчик.

– Пожалуйста! – Я схватил его за воротник серой рубахи, забыв о боли и слабости. – Люди человека погибнут.

Высокий zuk крепко взял меня за руки и оторвал от воротника:

– Человек должен подождать.

Он отошел и скрылся за дверью, откуда крикнул:

– Смотрок! Иди взгляни на утопленника!

Ненадолго оставшись один, я снова потрогал бинты, раздвинул пальцами белую ткань. Я ожидал найти под ними черную медицинскую корректирующую ленту или швы, как в первый раз, но ничего подобного там не оказалось.

Там вообще не оказалось раны. Моя кожа была как новенькая.

Никаких следов.

Глава 18. По Ахерону

– Никогда не видела, чтобы на человеке так быстро заживало, – заметила Магда, по возвращении обнаружив меня сидящим и полностью одетым.

Смотрок, как и его отец, легко уснул на посту и похрапывал в сени маленьких деревьев. У меня было достаточно времени, чтобы нацепить черный комбинезон, умный материал которого мгновенно обтянул мое тело, словно вторая кожа.

Так меня и нашла врач, вернувшаяся с четырьмя коробками яичной лапши в коричневом грибном бульоне. Я с аппетитом поел, уже в процессе почувствовав, насколько был голоден, – немудрено! Я ничего не ел с утра, когда нас обстреляли на мосту, а плотно не ел с тех пор, как мы уехали на станцию Мерзлота, что было больше недели назад.

– Как я и говорил, – пробурчал я с набитым ртом, – мы, палатины, генетически сконструированы так, чтобы… – Я едва не сказал «превосходить обычных людей», но вовремя остановился. – По-простому говоря, быстро исцеляться.

– Мне все равно не помешало бы взглянуть, – указала Магда на мой бок пластмассовой вилкой.

– Жить буду, – ответил я, обратив внимание на сомнения в ее темных глазах.

Она пристально следила за мной с тех пор, как я с криками разбудил ее посреди ночи, обнаружив свежую рану в боку. Я понимал, что она до сих пор убеждена, что я сам себя поранил, равно как я поначалу подозревал ее в преступных умыслах. В доказательство обратного Магда достала медицинский сканер и показала, что мои почки, печень, селезенка и все остальное были на месте. После этого она держалась так, будто я ее избил, будто ее опасения были глупыми и обидными. Я не уставал извиняться, но между нами все равно сохранялась почтительная дистанция.

Я не мог позволить ей осмотреть бок и увидеть, что раны больше нет, что она исчезла столь же неожиданно, как и появилась. Если бы не бинты и засохшая кровь на простыне, я решил бы, что рана была порождением моего помутившегося разума и горячечных снов, как видения с Отавией. Я машинально потрогал бок. Правой рукой. Той, что я потерял и вновь обрел. Могло ли снова случиться что-то подобное? Могло мое сознание, моя воля перескочить на параллельную временну́ю ленту? Мог я закрыть глаза в одной Вселенной, а открыть уже в другой? Я представлял себе сознание как луч прожектора, скользящий туда-сюда по громадному книжному шкафу, с задержками то на одной книге, одном повествовании, то на другой.

Так Тихое спасло меня на «Демиурге», поменяв мертвого Адриана на живого: человека, потерявшего правую руку и голову, на того, кто потерял только левую руку. Мои воспоминания от этого не изменились. Я помнил свою смерть не потому, что прошлое изменилось – его нельзя изменить, – а потому, что изменилось настоящее. Тихое создало некую проекцию Адриана, павшего жертвой энтропии, и вернуло ее в мир, словно выставив на сцену