Прах - Элизабет Бир

Та, кто заведовала муравьиными фермами, стояла на коленях в боковом коридоре, заделывая щели силиконовым герметиком. Она очистила потрескавшуюся поверхность одной из стен и теперь тщательно сушила ее ручным нагревателем; через ее плечо свисали длинные дреды. Один из них был изогнут и торчал в сторону.

Прах потянулся, чтобы сдвинуть его к остальным.

Она испуганно вздрогнула, когда Прах обрел плотную форму, но не выпустила нагреватель из рук. Она вскочила, а Прах остался стоять на одном колене.

– Иаков, – сказала она, пытаясь смотреть на него высокомерно.

– Шакзиэль, – отозвался он. Он покатал слоги ее имени по только что сформированному языку, это было что-то вроде ласки. – Ты небо видела?

– Какое дело мне до небес? – спросила она и похлопала по стене муравьиной фермы. – Я в основном работаю под землей.

– Путеводная звезда вытянула кровавую руку. Мы должны быть готовы к тому, что скоро нам придется сотрудничать.

– Я готова. Я подчиняюсь Самаэлю. Поддержка биосфер – это его сфера влияния.

– Куда же еще поставить Ангела яда?

Это был риторический вопрос.

Шакзиэль сложила обогреватель и убрала его, пока Прах вставал.

– Тебе здесь не рады.

– Это логично, – сказал он и – с любовью и по-братски – поглотил ее.

На самом деле никаких шансов у нее не было. С тем же успехом саженец мог противостоять топору.

Закончив, Прах освоился в новых условиях – он стал больше, но не по размерам, а скорее по сути. А затем, облачившись в сверкающий серебристый жилет и черный костюм, он опустился на колени там, где раньше стояла Шакзиэль. Пошарив, он нашел тюбик с герметиком и принялся тщательно заделывать трещины в панели.

* * *

Утром, когда они наконец легли и притворились спящими, Риан поднесла перо к губам и подула на него.

От пера не пахло Персеваль.

Она засунула его под подушку и оставила там.

18

Его сбруя и его обещания

Ибо не до полета крыльям сим боле

Лишь небо взбивают пустое.

Т. С. Элиот. Пепельная среда[6]

Должно быть, в конце концов Риан все-таки заснула, ведь, пробудившись, Персеваль увидела, что та лежит, уткнувшись лицом в подушку, и негромко похрапывает. Высвободившись из-под крыла и свесив ноги с края кушетки, Персеваль с нежностью посмотрела на Риан. Неужели кто-то спит так, как это показывают в драмах, – аккуратно и собранно?

Персеваль поцеловала бы Риан в лоб, но поцелуй означал бы не то, что нужно Риан, а Персеваль не хотела причинять ей больше страданий, чем нужно. Поэтому она протерла глаза, как можно тише оделась и, босая, вышла в коридор.

Она похудела, но этого следовало ожидать. Встав на узорчатую ковровую дорожку, Персеваль сжала пальцы ног и увидела кости, жилы и синие вены под голубоватой кожей. Словно отвечая ей, заурчал желудок.

По крайней мере, это позволило Персеваль выбрать направление. Она встала на цыпочки и медленно повернулась, глубоко вдыхая в себя воздух и пытаясь найти запах завтрака – или обеда. Она предполагала, что время уже близится к обеду.

И она действительно почувствовала какой-то сладкий, зерновой аромат, похожий на запах горячих хлопьев или свежеиспеченного хлеба. Персеваль пошла на этот аромат – не назад, в сторону холла, а в противоположном направлении, в глубь отцовского дома. В коридоре было прохладно, но она едва это замечала. В последнее время Персеваль так часто мерзла, что, похоже, закалилась навсегда.

Но тот хлебный запах, а также аромат кофе влекли ее к себе. «Уж не проспала ли я целые сутки?» – подумала она, однако внутренние часы заверили ее, что сейчас лишь чуть больше четырех часов дня. В воздухе гудели голоса, и одним из них был узнаваемый баритон Бенедика, однако разобрать слова ей не удалось. Голоса повели ее в ту же сторону, что и запах кофе.

В конце концов она прошла через дверь, которая выглядела декоративной, но, скорее всего, была еще не закрытым герметичным шлюзом. Персеваль остановилась.

Она ожидала, что увидит обеденный зал и блюда на буфетах или в руках у суетящихся слуг. Но вместо этого она обнаружила маленькую залитую солнцем комнату с желтыми стенами и веселым оранжевым плинтусом. В комнате стоял круглый стол на шестерых; за ним в положении «на десять часов» и «на два часа» спиной к окну сидели Бенедик и Тристен, подстриженный и выбритый. Перед ними на столе стояли миски и чашки.

Из этой части дома открывался другой вид: яблони, под которыми выросли сугробы, а за ними – то, что летом должно быть поляной. Красная птица размером не больше ладони Персеваль, посвистывая, перелетала с ветки на ветку. Похоже, вспышка на солнцах закончилась: свет выглядел нормальным, а другие органы чувств сказали Персеваль, что фоновый уровень радиации падает.

– Риан говорит, что солнца умирают, – сказала Персеваль. Она выдвинула стул и села, чуть наклонясь вперед, чтобы было место для Крыла.

– Настоящая дочь своего отца, – отозвался Тристен.

Бенедик покачал головой, еле заметно улыбаясь, и поэтому Персеваль не могла понять, адресована ли насмешка ей и насмешка ли это вообще.

Персеваль откашлялась.

– Что на завтрак? – спросила она.

Тристен встал и достал из шкафчика чашку.

На столе стоял кофейник; Персеваль налила себе кофе и добавила в него соевое молоко и мед. Бенедик сказал лишь одну фразу:

– Откуда это знает Риан?

Пока Персеваль пила кофе и рассказывала про героя Ынга (Бенедик и Тристен многозначительно переглянулись, когда Персеваль поведала им про Мэллори), рядом с ней на столе появилась миска с овсянкой. Ее ненадолго отвлекла необходимость добавить в кашу мед, корицу, соль и соевое молоко. Слугу-воскресшего, который оставил все эти ингредиенты на столе, она почти не заметила.

Персеваль закончила свой рассказ и доела кашу почти одновременно, после чего оттолкнула от себя миску.

– Похоже, что герой Ынг давно это подозревал. С тех пор, как закончилась эпоха движения. Солнца всегда были нестабильными.

– Тогда зачем мир привели сюда? – спросил Тристен.

Это, конечно, был риторический вопрос, и именно Тристен был больше всех шокирован, когда прозвучал ответ.

– Потому что в то время не было выбора.

Голос был низкий, хриплый и резкий, словно его обладатель говорил слишком много – или слишком мало. Не успел он договорить фразу, а Бенедик уже вскочил, выхватив пистолет и кинжал. Тристен остался сидеть со скучающим видом, и его рука на скатерти не сдвинулась с места, но Персеваль чувствовала накопленное в нем электричество. Он казался расслабленным, но был напряжен не меньше, чем вышедший на охоту кот.

Персеваль