Рысюхин и пятнадцать бочек джина - Котус

Старокомельский оказался приглашён и в имение, и на празднование в гарнизоне. Более того, это последнее он должен был возглавить, так что после трёх обязательных тостов откланялся и был отпущен с полным пониманием. Вот тут я и задал каверзный вопрос насчёт того, могу ли считаться шефом собственной гвардии и положена ли в мой день рождения винная порция дружинникам, которые сейчас уже официально стали гвардейцами. Тема неожиданно захватила не только военных, но и всю мужскую часть застолья, затянувшись минимум на три тоста и одну перемену блюд, при том, что и споров-то особых не было. Приговорили «по аналогии» и единогласно, что если это моя собственная гвардия, то я у них в любом случае и командование, и шеф. Так что чарка в мой день рождения обязательна. Дольше спорили о том, одна или две, но не всерьёз, а так, в качестве гимнастики для ума. А я из этой «гимнастики» почерпнул кое-какие неписанные нюансы армейского этикета, так что и пользу получил от разговора.

Когда все разъехались, а жизнь вернулась в повседневную колею, я вернулся к подбору материалов для пластинки.

Третьей песней стала ещё одна, которую я уже пел, но в очень узком кругу, а именно — в поезде. Да, ещё одна колыбельная, что и вызвало наибольшие сомнения — не слишком ли «сонная» получится пластинка? Но всё же общим голосованием семейства единогласно решили — «Спать пора[2]» на диске будет.

Четвёртую подкинул дед. Он сделал над собой усилие и смог вспомнить почти весь текст песни «Красавчик[3]», а забытые куски строчек мы с ним сочинили заново. Девочки послушали, немножко настучали по рёбрам, но признали, что песня хорошая. Вот только мне не очень подходит, поскольку по смыслу исполнитель вроде бы часто выступает со сцены, в отличие от меня. Зато мысль предложить её профессору Лебединскому восприняли «на ура», заявив, что к нему на самом деле дамы всех возрастов липли всегда и сильно, а уж после такого признания во взаимности…

Получилась одна лирическая медленная песня, одна бодрая танцевальная и две колыбельных. Однозначно и единогласно решили, что нужно ещё что-то «для бодрости» и, пока девочки занимались оформлением этих четырёх и записью инструментальных партий в домашней студии, я был отправлен «придумывать что-то ещё».

Дед, надо сказать, накидал немало вариантов, но в большинстве были «неустранимые дефекты» в виде не только анахронизмов, но и явно неподобающего поведения персонажей. Которое, к тому же, никак не осуждалось в тексте. А от одной песни, того же исполнителя, что и у «Красавчика», потому выдержанной в том же стиле, дед и вовсе помнил только припев. Перешерстив свои воспоминания по принципу «где я мог её слышать» и вспоминая фон события смог восстановить почти полностью первый куплет, половину последнего и о чём вообще пелось во втором. Пришлось садиться и честно сочинять недостающее, потом «подгонять молотком, дорабатывать напильником и долго полировать». Зато в итоге смог почти честно сказать, что песня про оранжевый галстук[4] — моя, выстраданная! Особенно когда дед вспомнил, что в оригинале вообще-то было два куплета, содержание второго он взял из воспоминаний о совсем другой песне, зараза эдакая!

Ну, а утащив сразу две песни у одного исполнителя оказалось сложно остановиться, и третья выскочила из памяти у деда сама. И мне, так сказать, заскочила, причём запомнилась вся и сразу. Более того: очень захотелось вытащит свой дельталёт и подняться в небо, но — не сезон, так сказать. Осталось только петь песню, которая, кстати сказать, навязла в зубах у всех домашних и несколько дней кряду от неё не могли избавиться, пока не стали писать на диск — вот тут, после упорной работы над нею, отпустило. Но фраза «Ветер знает, где меня искать[5]» осталась в семейном обиходе.

Проблема была в том, что три «бодрые» песни хорошо сочетались между собой, но плохо — с тремя другими. С другой стороны, кто сказал, что вся пластинка должна быть одинаковой? И, опять же, можно просто записать их с другой стороны, хе-хе. О, ещё идея: на одной стороне записать все три песни женским голосом, а на второй — мужским.

Февраль потратили на то, чтобы адаптировать исходные мелодии к современным для моего мира реалиям. Никакого «рок-н-ролла» у нас пока ещё не возникло, или до нас он просто не дошёл, так что пришлось сменить аранжировку в стилистике классического джаза. Точнее, сочетания джаза с чем-то танцевальным. Может, когда-то кто-то даже назовёт это новым видом джаза, а то и вовсе новым жанром в музыке. Кроме смены аранжировки занимались ещё записью дисков, их пробной версии.

В конце первой недели марта я поехал в Могилёв. Нет, я за зиму ездил туда не раз, но исключительно по службе, в лабораторию. Работу в ней подгонял к расписанию поездов, так что с профессором общался только по мобилету, и, хоть обещал «к весне кое-что новенькое», но без подробностей. И вот настало время показать наработки человеку, мнение которого для меня в вопросах музыки было во многом решающим. Сейчас как разнесёт всю мою подборку, обозвав, например, пошлостью.

Правда, возникла проблема с проникновением на изнаночную сторону МХАТ, в кабинет профессора. Я в своё время примелькался, и знакомые охранники пропускали меня, даже не спрашивая документы. Но сейчас оказалось, что вся смена охранников сменилась, опять же — простите, но не могу так сразу найти выражение получше. И пропускать меня к профессору категорически отказывались, даже с сопровождением, несмотря на то, что Валериан Елизарьевич уверял, что предупредит о моём приходе и закажет разовый пропуск. Пришлось звонить на мобилет преподавателю и рассказывать о сложившейся ситуации. Тот тихо, но отчётливо выругался и пообещал в кратчайшие сроки прислать студента с запиской. Но даже после этого «вратарь» продолжал демонстрировать какую=то патологическую бдительность. Глядя на это, студент вздохнул и произнёс, максимально нейтральным тоном:

— Профессор просил передать, что если ему придётся ОПЯТЬ лично идти через всю изнанку за своим гостем, он ОБЯЗАТЕЛЬНО проследит за тем, чтобы караул снова поменялся.

Охранник скорчил одновременно мрачную и обиженную морду, после чего вынул из ящика стола заранее, внезапно, заготовленный гостевой пропуск на моё имя — видимо, как раз тот, что был выписан по запросу профессора, но ещё минут пять инструктировал моего сопровождающего о том, как правильно сопровождать постороннего. После выхода из караулки, студент с очередным вздохом обернулся ко мне:

— Простите, ваша милость. Этот идиот