Проклятие дома Грезецких - Тимур Евгеньевич Суворкин

Я клянусь – отключу тебя к чертовой матери.

– Никто не отлючит Шестерния! – рявкнула Ника, вскакивая с места. – Шестерний – член нашей семьи! И если еще раз услышу такие слова, то помоги тебе сибирские боги!

Младший из Грезецких насупился.

– Нет, Ника, ну признай, толку с Шестерния ноль, а содержать его дорого. Десять тысяч в год уходит. Да и к тому же – мы великая династия изобретателей. А он устарел. Он неуместен здесь, – продолжил гнуть свое Феникс.

Ника сказать ничего не успела, к Фениксу повернулся раздраженный Платон Альбертович:

– Шестерний – память о нашем отце. Он неуместен? А знаешь, что еще неуместно в нашем доме? Хочешь, подскажу? Срамолеты в нашем доме неуместны! Проклятье! Великая династия изобретателей! И ты такое творишь! Ты же предков позоришь, Икар недоделанный, чертолетостроитель чертов!

– Это называется аэролет! – Феникс вскочил, опрокинув чашку с кофе прямо на белую скатерть. – Я требую уважать мой труд! Я будущее творю! Дайте мне двадцать лет – и все забудут про дирижабли. Все небеса планеты будут принадлежать только аэролетам моей конструкции!

За столом повисло абсолютное молчание. Платон Альбертович замер, уставившись на Феникса. Я видел, что он отчаянно пытается удержаться, но прошло мгновение, другое, и плечи профессора затряслись, после чего он оглушительно расхохотался. Я и Ника, конечно же, тоже не смогли сдержать улыбок.

Зарычав, взбешенный Феникс выбежал из зала.

Платон Альбертович, промокнув глаза салфеткой, посмотрел ему вслед и пожал плечами.

– Сам напросился. – Платон Альбертович ухмыльнулся. – Позорище! Одна придумка хуже другой.

Ника покачала головой и вдруг вздохнула:

– Но с другой стороны, Феникс старается. И много работает. Знаешь, кажется, мы опять перегнули палку. Пойду его успокою. – Девушка поднялась из-за стола. – И вот еще, давай ты все же и правда не будешь его воздухоплавательный снаряд «срамолетом» называть. Его это очень сильно задевает.

Платон Альбертович фыркнул и развел руками.

– Да отличное ж Кротовихина название придумала. Идеально точное.

Ника вздохнула и вышла, отправившись искать Феникса. Шестерний, чуть погромыхав, шагнул было за ней, но вдруг вернулся назад и взял со стола пустую чашку.

– Я, пожалуй, тоже пойду. Постараюсь утешить его.

Все это время сидевшая подле меня Ариадна ожила и обернулась к чугунному роботу.

– Зачем? – уточнил сыскной механизм. – Он желает вашего отключения.

Черный робот пожал плечами.

– Феникс бывает к людям и зол, и жесток, но в этом нет его вины. Ему просто не хватает человеческого тепла. – Робот развернулся к Платону Альбертовичу: – А вы это тепло ему не даете – вы все эти годы только и делаете, что над ним издеваетесь. Что ж, значит, я возьму дело в свои руки. У меня ведь специальная жидкость есть, которая человеческим теплом наделяет.

Шестерний открыл технический лючок у себя на боку и вытащил оттуда тонкий шланг. Подставив под него изящную кофейную чашечку, он до краев наполнил ее спиртом из своего топливного бака.

– Думаю, этого ему хватит. Что ж, пойду успокаивать Феникса. Это мой долг – ведь я человек, а как известно, человек человеку друг. Или волк. Тут я до конца еще не разобрался, но это и не требуется, ведь алгоритмы поведения волка в меня все равно не встроены.

Поставив чашечку со спиртом на золоченое блюдце, робот с великим достоинством отправился вслед за Никой. Лишь на пороге он замер и, повернувшись к хозяину усадьбы, весомо добавил:

– Стыдно!

– Вернись, – холодно приказал Платон Альбертович.

Робот замер.

– Вернись-вернись. – Профессор чуть улыбнулся.

Робот, держащий чашку, шагнул назад. Грезецкий аккуратно снял ее с блюдца и поставил на стол. Затем посмотрел на огромную машину.

– Ты кому мораль читать вздумал, инструмент? Мне? Человеку? Я сколько раз тебе запрещал это делать?

Грезецкий поднял медную трость. Гигантский чугунный робот испуганно замер и вжал голову в плечи. Платон Альбертович пощелкал кнопками на рукоятке и ткнул тростью Шестернию в голову. Пробежали синие искры. Машину мучительно выгнуло.

– Распрямись, – скомандовал профессор, и едва робот сделал это, как он снова ударил его током.

Затем поднес трость к голове робота снова. Ариадна поднялась с места и, быстро подойдя к изобретателю, перехватила трость и с силой вырвала ее из рук Платона Альбертовича.

– Издеваться над механизмами контрпродуктивно. Особенно над такими морально устаревшими, как Шестерний. Машины всего лишь выполняют заложенную в них программу. Не более. Если, конечно, у них не случаются сбои. – Трость Платона Альбертовича переломилась пополам в руках Ариадны. – Ох, простите. Вот про такие досадные сбои я и говорю. То трости ломаю, то людей вскрываю. Неприятно. Идите, Шестерний. Несите спирт.

Ариадна бросила трость на пол и подала роботу чашку. Тот, боязливо косясь на Платона Альбертовича, спешно ушел прочь.

1011

Мы вышли на крыльцо. Ника, Шестерний и Феникс стояли на малой веранде, окна которой выходили на причал. Там были пришвартованы паровые катера, а также еще одна непривычная мне машина с хищным силуэтом. Поставленная на поплавки, она покачивалась на волне, раскинув три ряда широких крыльев над темной водой. Выше их стояло несколько двигателей с деревянными пропеллерами. Судя по всему, это и был пресловутый «срамолет».

Феникс, уже порядком пришедший в себя, держал полупустую чашечку со спиртом. На Шестерния он теперь взирал без всякой вражды.

– Вот вы все смеетесь, а будущее за воздухоплавательными снарядами, а не за всеми этими дирижаблями, – произнес он, когда мы с Ариадной подошли.

Ника, стоящая за спиной брата, сделала мне страшные глаза, намекая, чтобы я согласился. Мне было не жалко, и я покивал Фениксу.

Тот благодарно улыбнулся:

– Я так рад, что и вы так думаете! Вы представьте, лет через двадцать как это разовьется. Я уже столько классов аэролетов придумал: бомбоносцы, штормовики, победители, торпедировщики, я уже не говорю о том, что это в гражданской сфере использовать можно. Если салон увеличить, то транспортный аэролет сделать можно. Главное, побольше пулеметов туда поставить, чтоб пассажиры могли от гогар шестикрылых отстреливаться.

Я с сомнением посмотрел на машину изобретателя, но, конечно же, вежливо согласился с Фениксом. Я посчитал, что изобретателю куда полезнее будет надежда, чем мое личное мнение.

Ариадна меж тем подошла к Шестернию, с интересом смотря на чугунного исполина.

– Почему вы не защищались? Вы могли легко отобрать трость сами.

Тот лишь опустил голову.

– Злу нельзя противляться насилием. Это мудрые слова. Я живу по ним.

– Какая глупость, мы с Виктором каждое расследование только и занимаемся, что устраиваем насилие над злом. Я не вижу в этом ничего плохого.

– Конечно. У вас, Ариадна, нет сердца. Поэтому вы и не видите в этом ничего плохого.

– Будто у вас есть сердце.

– Конечно, есть, – важно кивнул Шестерний и оглянулся на Нику, затем робот приблизился к Ариадне:

– Прислушайтесь.

Ника улыбнулась и сочла нужным пояснить:

– Да, в первые годы работы Шестик очень страдал от того, что не мог чувствовать себя как мы. Когда мама умерла, мы проводили с ним много времени вместе. Помню, я взяла бархат, вату и сшила ему сердце. А Феникс спаял стучащий механизм.

– Покажешь свое сердце, Шестик? – Ника постучала по напоминающей кирасу чугунной груди робота.

Шестерний посмотрел на Ариадну, помедлил, а затем смущенно потупился.

– Простите меня, но нет. Я еще не настолько ее знаю, чтобы открывать перед ней сердце. Пока что.

Ариадна