Проклятие дома Грезецких - Тимур Евгеньевич Суворкин

class="p1">Главный механик усадьбы был раздет по пояс. Крепкое, поджарое тело было покрыто множеством синяков и ссадин. Экономка, охая, обрабатывала их йодом. От меня не укрылось, с какой нежной заботой она эта делала. Да и комната, через которую мы прошли, явно была крайне опрятна и носила след заботливой женской руки. Так что, скорее всего, связывали этих двоих отнюдь не рабочие отношения.

Я постучал об открытую дверь, привлекая внимание парочки. Они вздрогнули. Варвара Стимофеевна распрямилась, не замечая, как проливает йод на застилающий полы ковер.

Родион уставился на нас с откровенным страхом. Глаза его заметались, однако затем он справился с собой и вымученно улыбнулся. Я рассмотрел его лучше. Лет сорока пяти, прекрасно сложенный, он был замечательно хорош собой, если, конечно, не говорить о ссадинах и синяках на теле. На боках и плечах были видны старые шрамы от плетей, оставшихся еще со времен пребывания механика в Юргутском остроге.

– Виктор Остроумов и Ариадна Стим. Сыскное отделение, – представился я.

– Рад вас видеть, – произнес мужчина. Но никакой радости в его голосе я не услышал.

Он привстал, и мы пожали руки.

– Что у вас случилось? – Я кивнул на следы побоев.

– Играл сегодня ночью в карты. И меня избили. Обвинили в шулерстве.

– Да? А синяки совсем свежими выглядят. Думаю, нанесли их пару часов назад, не более. – Я внимательно посмотрел в глаза механика.

– У Роди плохо заживают раны. Его избили ночью, – твердо сказала Варвара Стимофеевна. Она попыталась загородить мужчину.

– Не могу вам поверить, простите. Шулеров, как правило, по лицу бьют. А тут только на теле следы. Точно кто-то не хотел, чтобы побои в глаза бросались.

– А что вы привязались к Роде? У нас что, быть избитым запрещено? – Варвара Стимофеевна зло посмотрела на меня. – Ведете себя, как жандарм какой-то, честное слово.

Видя, что откровенничать со мной не собираются, я решил зайти с другой стороны.

– Я хотел поговорить с вами насчет ночи, когда пропал Жоржик. Где вы были, Родион?

Варвара Стимофеевна вновь шагнула вперед, будто стремясь заслонить собой механика.

– Мы были здесь, на винокурне. Вместе. И что с того? Родя свободный человек. Он имеет право пригласить меня после работы к себе. – Задрав острый подбородок, женщина с вызовом уставилась на меня.

– Варечка… – Механик мягко коснулся руки женщины. – Не вставай в такую позу. Я готов поспорить, что господа сыщики не желают мне зла.

Экономка обернулась на Родиона. Он успокаивающе кивнул, и она отошла.

– Простите Варю, видите ли, она вбила себе в голову, что меня требуется срочно от вас спасать. Ибо я по какой-то невероятной причине должен быть у вас на подозрении. Правда, я так и не могу понять, в чем может быть причина, кроме моих ошибок юности.

Механик вымученно улыбнулся, однако глаза его стали бегать еще сильнее.

– У Жоржика при себе было много ценностей, а вы не умерены в карточной игре и постоянно в долгах.

Варвара Стимофеевна вновь подала голос:

– Если бы каждый, кто был в долгах, совершал подобные преступления, работа столичной почты бы встала – столько посылок с отрезанными головами нужно было бы пересылать.

Я тяжело посмотрел на экономку. Та замолчала. В итоге мы поговорили с четверть часа, однако ничего важного выяснить я не смог.

Судя по их словам, они действительно за полчаса до ухода Жоржика пришли на винокурню. В свой домик, стоящий неподалеку от флигеля прислуги, Варвара Стимофеевна ушла в два часа ночи. Вот только насколько можно было доверять словам экономки, явно питавшей чувства к механику?

Когда мы вышли наружу, то обнаружили на пороге винокурни Шестерния. Дымя и лязгая, он усердно читал какую-то книгу.

При виде нас он отложил ее и шагнул к Ариадне.

Та подняла руку, намекая, что сейчас выпустит лезвия.

Робот в ответ лишь наклонил голову.

– Ариадна. Я подумал о нашем прошлом разговоре. Я бы хотел извиниться. Я перегнул галку.

– Может быть, вы хотели сказать, палку?

– Нет, палку перегибать можно. Она от этого сломается, и будет две палки. А вот галку перегибать нельзя. Она от этого портится. Так что я извиняюсь. И, собственно, почему я здесь. Меня прислала Ника. Она просит вас присоединиться к обеду. Приходите в усадьбу в четыре часа пополудни. Будет уха. И Ника. Ника вас очень хочет видеть, Виктор.

Робот поклонился, а затем вновь подхватил книгу.

Я кинул взгляд на обложку и с удивлением увидел на ней изображение позолоченного креста.

– Шестерний, это что у тебя? Библия? Не ожидал.

Робот непонимающе пожал плечами.

– Почему не ожидали? Я же человек, с какой книгой мне ходить еще? Да и к тому же вы только посмотрите, какие тут картиночки!

Шестерний повернул книгу, и я увидел очень недурную гравюру. На ней вознесший пылающий меч ангел изгонял Адама и Еву из райского сада.

Шестерний вновь повернул книгу к себе.

– Знаете, я вот смотрю на этого ангела и полностью его понимаю. Нет, ну вот как так можно? Ну уж если вы одежду с себя всю сняли, то вы или мыться идите, или репродуктивные дела свои улаживать. Зачем же в таком виде по саду гулять? Это же непорядок, честное человеческое слово. Вот если б у нас по терновому саду голые люди ходить стали, что бы началось? У нас же тут приличные люди гуляют. Ника вот каждый вечер в саду проводит. А она ведь скромная девушка, ей такие вещи только в брачную ночь увидеть можно будет. Вы же меня поддерживаете, Виктор?

Я лишь ухмыльнулся и кивнул.

Время до обеда мы потратили на то, чтобы переговорить с исправником. Обыск сада его стражниками не дал никаких новых улик, зато мы еще раз, и теперь очень тщательно, расспросили его о Родионе Окалине. Затем мы поговорили о главном механике с еще парой людей, что вели с ним дела в городе. Родион сильно мне не понравился своим поведением, а дополнительные расспросы еще более меня насторожили: он проигрывал в карты уж слишком солидные суммы, вел себя очень скрытно, замкнуто и даже, по слухам, водился с бандитами.

Ближе к четырем часам мы вошли в усадьбу. Ника с братьями еще не подошли – к ним приехал нотариус, с которым они оформляли полученные по завещанию доли тернового сада. Нас тем временем проводили в Медную столовую.

Украшенная до блеска начищенными, вьющимися полосами металла, она была освещена небольшой люстрой с танталовыми лампами, создающими в зале уютную полутьму. По стенам были развешаны портреты предков Грезецких в тяжелых рамах из зеленой бронзы.

Галерея начиналась с темного старинного портрета Василия Грезецкого. В парике и камзоле, при орденах, он с вызовом смотрел на меня, опираясь рукой на знаменитый пятиствольный бомбомет Грезецких, испортивший шведам немало крови во время Северной войны. Собственно, именно его изобретение и обеспечило Грезецким и дворянство, и милость самого императора.

Далее шел не менее старый портрет. Невероятно красивая черноглазая девушка в придворном платье, но по какой-то причине держащая в руках тонкий серебряный серп. Уже нельзя было понять, ее ли это была красота или мастерство льстившего художника, но у меня перехватило дыхание от взгляда на это точеное лицо.

Я двинулся дальше, рассматривая портреты остальных изобретателей. Рядом с каждым из давно ушедших людей художники изображали то, что они создавали.

Алексий Грезецкий – сподвижник Екатерины Первой – рядом