Под ласковым солнцем: Ave commune! - Степан Витальевич Кирнос

и нагружаются догматами Партии, как какая-то электроника. На них даже как на людей не смотрят – мясо, которое когда-то должно отработать свой срок во благо Партии.

«Ребёнку даже не дают выбора на различное восприятие этого мира» – помыслил Пауль. – «Ему сразу задают нужную систему поведения, ему сразу говорят, кого нужно чтить, а кого боятся… его же программируют как какой-нибудь компьютер».

Древние идеалы всех радикальных левых и тех, кто мнил, что научный прогресс даст возможность выращивать человека без родительского крыла, а его воспитание будет проходить под тёплым взором Коммуны, обернулся ещё одной деталью красно-серого Вавилона. Технологии и идеи стали цепью, которая миллионы, сотни миллионов людей прицепила к единственному сюзерену – организации, которая якобы выражает волю народа. Люди сами загнали себя в железную клетку и ключ от неё выбросили поодаль.

Пауль и Давиан пошли дальше, за Густавом, который из довольно освещённого места, где полным-полно людей в халатах было, повёл их вниз, уводя по мраморным ступеням всё ниже и ниже, в темноту мрачных коридоров, куда слабо пробивается свет и редко то и мелькнёт лампа, чьё свечение настолько слабо, что глаза невольно начинают резаться.

– Куда мы идём?

– Сейчас увидите, товарищ Пауль.

Триада резко завернула за угол и уткнулась носом не в стандартные металлические глыбы железа или чугуна, а в дверь из древа, двухметрового размера, отдающей приятным дубовым ароматом, который создаётся тут искусственно.

За её порогом ребятам встретилась довольно странная и чудная картина. Густав их повёл по длинному коридору, вымощенному тёмно-коричневой плиткой, где свет максимально приглушается, а стены прохода – это боксы, в которых происходят различные вещи, видимые за стекольными панелями.

– Это что за место?

– Тут сразу две Станции, – рука Густава вывернулась вправо, – там у нас Станция конечного идейного конструирования.

Пауль с Давианом повернули головы и заприметили, как в пространстве бокса ведётся «реформирование» – дети, ясельного возраста, высажены на маленьких креслах и на каждом увешаны беспроводные наушники очки, скрывшие глаза и уши под пристальным взором человека в белом халате внимают тому, что им говорят и показывают.

– А-а что они делают?

– Им, товарищ Пауль прививают любовь к Партии, естественно. Она всё делает, чтобы её партийцы уважали и народ, и его зеркальное отражение.

– Как это делается?

– Они выслушивают курсы, где им, снова «прописывается» поведение и нормы, которые они должны будут соблюдать, а очки с помощью образов «кодируют» через зрение важных и уважаемых персон, а также «вписывают» черты плохих людей, которых Партия считает идеологами антикоммунизма. Хоть это и не всегда получается.

Густав продолжает рассказывать, идя вдоль стройных боксов, а тем временем Пауль настолько ушёл в себя, что не слышит его, пропуская речи гвардейца, мимо ушей, испытывая резкую душевную неприязнь к этому, с натяжкой говоря, человеку. Ему противно, что ребёнка с момента зачатия и до самой смерти взращивают на благо Партии и по требованию народной воли. В Рейхе уважение к государству и вере, к их сподвижником формировалось на литургиях, проповедях и бряцаньем молота Инквизиции, но даже там оставалось больше свободы, чем здесь. В Директории нельзя думать иначе, чем скажет Партия потому, что уже с рождения и до него сознание «программируется, так как надо», чтобы максимально избежать бунтарства и мятежей. Тотальный контроль над разумом людей был взят Партией, казалось бы, благодаря такой хорошей и благородной идее – «пусть ребёнка воспитывает общество, а у людей будет больше времени», но в мире, где Партия и народ вросли друг в друга став единым целым, эта технология стала не более чем способом подавления инакомыслия.

– А что по левую сторону? – спросил Давиан и напомнил Паулю, что они всё ещё на экскурсии и не следует надолго уходить в себя.

Рука Густава уставилась влево, и его машинная речь обозначила предназначение этих боксов:

– Это последняя Станция, которая работает с сознанием малышей. Когда всё загружено в психику только остаётся ждать, пока они знания и опыт, чтобы информация, выданная здесь, активировалась и утвердила ребёнка в правильности выбранной им веры коммунистической.

– Так чем занимается эта Станция? – вновь вопросил Давиан, с удивлением взирая на то, как дети.

– Тут им вкрапляют в сознание, что иметь в собственности что-либо или владеть большим, чем позволяет Партия – грех против народа! – заголосил Густав, и его механически усиленная речь затрясла стёкла боксов. – Десятки лет назад люди то и дело занимались накопительством, грабежом друг друга, и ложью, для получения имущества.

Давиан с Паулем смогли заметить, как дети так же, как и их товарищи на другой Станции, подвергаются формированию образов и правил, которые взыграют в нужный момент жизни, взывая к инстинкту который «вписан» в сознание ребёнка.

– И как это работает?

– Товарищ Давиан, всё довольно просто. Мы учим детей, программируем их, чтобы они имели не больше того, что им выдали по партийной линии, а всякое лишнее, что по воле случая у них окажется, они отдавали в Фонд Партии.

– А смысл?

– Наша цель – вызвать инстинкт, запрограммировать его, чтобы подчинение догме было беспрекословным, – Густав ускорил шаг и парням пришлось ускориться, чтобы за им поспеть, при этом продолжая вещать о достижениях. – Чтобы, когда человек получил «лишнее имущество» у него возопило чувство его отдать в Фонд, а не заниматься гнилым накопительством. Вот наша миссия – прировнять людей в их стремлении не быть собственниками.

– Работа Коммунизатора? – спросил Пауль.

– Да. Это процедуры, их часть, которые заканчивают процесс работы над малышами. Теперь они максимально приведены к Генеральной линии Партии, в их рассудки заложены основы, которые дадут напомнить о себе со временем, отведя сами их мысли от крамолы. – Густав махнул рукой, словно зазывая ребят. – Ладно, нам пора возвращаться,… давайте я вас довезу до площади, там же у вас проповедь? Поразмыслите над тем, что увидели сегодня, ибо это фундамент Директории и Коммун, который питает её новыми партийцами.

Давиан в этом ощутил могущество, величие Партии и народа, которые сумели вырвать у природы бразды правления процессами зачатия и родов, да поставили это на службу людям. Цеха и Станции, кабинеты, тянущиеся бесконечной вереницей, где кипит священная работа воспроизводства населения, внушают благоговейный трепет в Давиана. Это ли то величие, о котором он мечтал?

«Народ, его воля, взяла полный контроль над каждым аспектом жизни человека и разве ли это не чудесно» – восхищается Давиан, рассуждая о превосходстве человека над силами природы, превознося и хваля Партию, от которой зависят миллионы новых, молодых судеб.

Давиан видит, как в далёком будущем вес мир станет единым с Директорией и отдаст себя на