"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 - Дженн Лайонс

этом веке так много было переведено с других европейских языков на английский и наоборот. Кажется, мы не можем избавиться от зависимости от немцев и их философов, или от итальянцев и их поэтов. Таким образом, романские языки являются наиболее угрожаемой ветвью факультета, как бы им ни хотелось делать вид, что здание принадлежит им. Классика также становится все менее перспективной. Латинский и греческий языки продержатся еще немного, поскольку свободное владение любым из них все еще является прерогативой элиты, но латынь, по крайней мере, становится более разговорной, чем вы думаете. Где-то на восьмом этаже есть постдок, работающий над возрождением манкского и корнуэльского языков, но никто не думает, что это удастся. То же самое с гэльским, только не говорите Кэти. Вот почему вы трое так ценны. — Энтони указал на всех по очереди, кроме Летти. — Вы знаете языки, которые они еще не выдоили до изнеможения.

— А как же я? — возмущенно сказала Летти.

— Ну, с тобой все в порядке, но только потому, что Британия развила свое чувство национальной идентичности в противовес французам. Французы — суеверные язычники, мы — протестанты. Французы носят деревянную обувь, мы носим кожаную. Мы еще будем сопротивляться французскому вторжению в наш язык. Но это действительно колонии и полуколонии — Робин и Китай, Рами и Индия; мальчики, вы — неизведанная территория. Вы — то, за что все дерутся.

— Ты говоришь так, как будто это ресурс, — сказал Рами.

— Ну, конечно. Язык — это такой же ресурс, как золото и серебро. Люди сражались и умирали за эти грамматики.

— Но это абсурд, — сказала Летти. — Язык — это просто слова, просто мысли — вы не можете ограничить использование языка.

— А разве нельзя? — спросил Энтони. — Ты знаешь, что официальное наказание в Китае за обучение иностранца мандаринскому языку — смерть?

Летти повернулась к Робину.

— Это правда?

— Я думаю, да, — сказал Робин. — Профессор Чакраварти сказал мне то же самое. Цинское правительство — они напуганы. Они боятся внешнего мира.

— Видите? — спросил Энтони. — Языки состоят не только из слов. Это способы смотреть на мир. Они — ключи к цивилизации. А это знание, за которое стоит убивать.

— Слова рассказывают истории. — Так профессор Ловелл начал первое занятие, которое проходило в свободной комнате без окон на пятом этаже башни. — В частности, история этих слов — как они вошли в употребление и как их значения трансформировались в то, что они означают сегодня — рассказывает нам о народе не меньше, если не больше, чем любой другой исторический артефакт. Возьмем, к примеру, слово «плут». Как вы думаете, откуда оно произошло?

— Игральные карты, верно? У вас есть король, королева… — начала Летти, но потом прервалась, поняв, что аргумент получается круговым. — О, неважно.

Профессор Ловелл покачал головой.

— Древнеанглийское cnafa означает мальчик-слуга или молодой мужчина-слуга. Мы подтверждаем это его немецким однокоренным словом Knabe, которое является старым термином для обозначения мальчика. Таким образом, кнафы изначально были молодыми мальчиками, которые прислуживали рыцарям. Но когда в конце XVI века институт рыцарства рухнул, а лорды поняли, что могут нанимать более дешевые и качественные профессиональные армии, сотни рыцарей оказались без работы. Поэтому они поступали так, как поступают все молодые люди, которым не повезло — они объединялись с разбойниками и грабителями и становились теми отъявленными негодяями, которых мы сейчас называем knaves. Таким образом, история этого слова описывает не просто изменение языка, а изменение целого общественного строя.

Профессор Ловелл не был ни страстным лектором, ни прирожденным артистом. Он выглядел не в своей тарелке перед аудиторией; его движения были скованными и резкими, а говорил он в сухой, мрачной, прямолинейной манере. Тем не менее, каждое слово из его уст было идеально выверенным, продуманным и захватывающим.

За несколько дней до этой лекции Робин боялся идти на занятия со своим опекуном. Но все обошлось без неловкости и смущения. Профессор Ловелл вел себя с ним так же, как и в компании в Хэмпстеде — отстраненно, формально, его глаза постоянно скользили по лицу Робина, не останавливаясь, словно пространство, в котором он существовал, нельзя было увидеть.

— Слово «этимология» происходит от греческого étymon, — продолжал профессор Ловелл. — Истинный смысл слова, от étumos, «истинный или действительный». Поэтому мы можем рассматривать этимологию как упражнение в отслеживании того, насколько далеко слово оторвалось от своих корней. Ведь они преодолевают удивительные расстояния, как в буквальном, так и в метафорическом смысле. — Он вдруг посмотрел на Робина. — Как по-мандарински называется сильный шторм?

Робин вздрогнул.

— А — fēngbào[804]?

— Нет, скажи мне что-нибудь побольше.

— Táifēng[805]?

— Хорошо. — Профессор Ловелл указал на Викторию. — А какие погодные явления всегда дрейфуют через Карибский бассейн?

— Тайфуны, — сказала она, затем моргнула. — Тайфэн? Тайфун? Как…

— Мы начнем с греко-латинского языка, — сказал профессор Ловелл. Тифон был чудовищем, одним из сыновей Геи и Тартара, разрушительным существом с сотней змеиных голов. В какой-то момент он стал ассоциироваться с сильными ветрами, потому что позже арабы стали использовать tūfān для описания сильных, ветреных бурь. Из арабского языка оно перекочевало в португальский и было завезено в Китай на кораблях исследователей.

— Но táifēng — это не просто заимствованное слово, — сказал Робин. — Оно что-то значит по-китайски: tái — великий, fēng — ветер…

— И вы не думаете, что китайцы могли придумать транслитерацию, которая имела бы собственное значение? — спросил профессор Ловелл. — Такое случается постоянно. Фонологические кальки часто являются и семантическими кальками. Слова распространяются. И вы можете проследить точки соприкосновения в истории человечества по словам, которые имеют удивительно похожее произношение. Языки — это всего лишь меняющиеся наборы символов — достаточно стабильные, чтобы сделать возможным взаимный дискурс, но достаточно подвижные, чтобы отражать меняющуюся социальную динамику. Когда мы используем слова в серебре, мы вспоминаем эту меняющуюся историю.

Летти подняла руку.

— У меня есть вопрос о методе.

— Продолжайте.

— Исторические исследования — это хорошо и прекрасно, — сказала Летти. — Все, что вам нужно сделать, это посмотреть на артефакты, документы и тому подобное. Но как вы исследуете историю слов? Как определить, как далеко они продвинулись?

Профессор Ловелл выглядел очень довольным этим вопросом.

— Чтение, — сказал он. — Другого способа обойти это нет. Вы собираете все источники, которые попадаются вам под руку, а затем садитесь решать головоломки. Вы ищете закономерности и нарушения. Например, мы знаем, что конечное латинское «м» в классические времена не произносилось, потому что надписи в Помпеях написаны так, что «м» не произносится. Именно так мы определяем звуковые изменения. Сделав это, мы можем предсказать, как должны были развиваться