Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

решаем вопросы? Приезжай и повтори свои слова мне в лицо. А по итогам учебного года у нас средний балл на госэкзаменах поднялся на восемь десятых пункта — при том, что программа действует всего полгода. Мы здесь сильные, живем своим умом, а скоро будем еще и ученые. Хочешь так или иначе стать частью этого — приезжай. А не хочешь — не суди, кто у нас тут бандит, а кто герой. Потому что на Краю света эти сущности часто сливаются до неразличимости. Спасибо всем, кто был на нашем эфире! Не забывайте ставить лайки. Ссылка для пожертвований в фонд — под эхони. Ниже — условия участия в программе «Второй шанс». Меня зовут Соль, и я говорю вам правду. До новых встреч в Эхосфере!

В целом, действительно, я говорю правду, хотя не так чтобы всю.

Останавливаю запись. Поворачиваюсь к Моте:

— У тебя последний же урок был? Я в Дом. Проводишь меня?

Если честно, в глубине души надеюсь, что он под каким-нибудь предлогом откажется — ненавижу все эти чувствительные сцены. Но Мотя охотно соглашается меня проводить. Лавируя между бестолково толкающимися в коридорах зелененькими детьми, выходим на улицу.

— Порезы не беспокоят? — спрашивает Мотылек.

— Да какие порезы, так — царапины. Все зажило, спасибо за крем. Слушай, я другое тебе хотела сказать… — собираюсь с духом. — У меня появился кое-кто. Ну, это, в смысле — мужчина.

— Не сочти за вторжение в частную жизнь, но я заметил, — Мотя безмятежно улыбается. — Вы, снага, по запаху такие вещи считываете, а мы — по окраске эфира. Рад за тебя. Это благоприятно скажется на твоем здоровье.

Вот и пойми их, этих Морготовых эльфов!

— Я хотела сказать… ну, это, наверное, серьезно… а даже если и нет, все равно… тебе нечего ждать, понимаешь? Жаль, но это так.

Мотя тепло улыбается:

— У тебя доброе сердце, Liri. Ты так обо мне тревожишься. Сожалею, что мои чувства тебя тяготят. Поверь, любовь к тебе — самая отрадная судьба, и причастность к твоим свершениям — это уже награда, которой я не заслуживаю. У нас говорят — I melithon, i bêd ennorath. Как бы перевести… «Любящий владеет вечностью мира», приблизительно так. Я не хочу печалить тебя. Просто поверь — ты, как луна, осветила мои дни, и счастливее меня нет никого на этом острове. И довольно о скромном галадрим и его переживаниях. Взгляни лучше, какой интересный сан пхра пхум в этом дворе.

— Кто? Не смыслю я в этих азиатских примочках…

— Святилище для духов-покровителей местности. Вот этот домик, словно игрушечный. Узнаешь фотографию?

Узнаю и вскидываю брови — между гирляндами традиционных желтых цветов лицо Генриха. Он жестко, без тени улыбки смотрит исподлобья. На полочке-жертвеннике — бутылка вискаря, пачка сигарет и коробка дорогих конфет. Наверное, чтобы в загробном мире Генрих мог выпить, покурить и пойти по бабам… упаковки презервативов не хватает разве что. А он-то был не из таких! Не курил, я имею в виду.

— Многие верят, что если дух доволен подношениями, он защищает дом от бед, поясняет Мотя. — Если обижен — насылает болезни и неудачи.

— Это вряд ли, Генрих был какой угодно, но только не мелочный… А вот мы и пришли. Приятно было поболтать, но у меня там арестанты сидят за решеткой в темнице сырой. Пора проводить экзекуцию…

Поднимаюсь к классу, назначенному несвятой троице для отбывания наказания. Ежа уже три дня как выписали из больницы, и дальше держать компанию под домашним арестом смысла нет — сбегут и еще сильнее все усложнят.

Останавливаюсь под дверью и прислушиваюсь. Заняты мои арестанты последним, чего я от них ожидала — математикой.

— Таким образом икс равен двадцати четырем, видишь? — вещает Еж.

— Ну и за-ачем был нужен этот, ска, икс? — ноет Кубик. — Почему было так и не написать — двадцать четыре?

Не идет у нашего Кубика математика, хоть ты тресни. Наверное, потому, что его любимые эльфийские эпические герои квадратных уравнений не решали. По крайней мере, в легендариуме об этом не упоминается.

— Идиота кусок! Потому что в жизни тебе никто не скажет — двадцать, нах, четыре. Надо понимать, где запрятан этот икс и как его вычислить. Жизнь, ска, полна неизвестных, и хорошо еще, если их не больше, чем уравнений…

Жаль прерывать этот спонтанный сеанс снажьей педагогики, но время не ждет. Вхожу:

— Ну что, заключенные, всех крыс подъели? Давайте обсудим условия вашего освобождения.

Чип и Кубик выжидающе смотрят на Ежа. Он медленно поднимает глаза:

— Мы ничего плохого не сделали.

— Вы нарушили мой запрет! Я ясно сказала вам — к промысловикам не лезть!

— Почему тебе можно, а нам нельзя?

— Потому что я — взрослая! А вы живете в Доме и должны соблюдать правила!

Еж криво усмехается:

— У меня, кстати, сегодня днюха. Спасибо за твои теплые поздравления. Я совершеннолетний. Мы можем уйти из Дома, жить своим умом. Ты этого добиваешься?

Прикрываю глаза. Формально Еж прав. Кубику, правда, еще шестнадцать, но, если честно, и его возвращать с милицией никто не будет.

— Я хочу, чтобы вы жили в Доме. И чтобы вы остались живыми и целыми. У меня такие непомерные запросы?

— Ты сама им не соответствуешь.

И когда Еж выучился говорить так… по-взрослому?

— Да хватит уже тыкать этим! Да, я сражаюсь с промысловиками — именно для того, чтобы этого не пришлось делать вам! Вы будете только мешаться под ногами — у вас нет подготовки. Та-ак, а это еще что?

Чип стоит у Ежа за спиной и сверлит меня черными своими глазищами, а вот Кубик с самого начала разговора ерзает на стуле — он хороший мальчик и не любит, когда при нем ссорятся. Сейчас он нервно дернул ворот водолазки — и на шее мелькнул странный узор.

— А ну все разделись до пояса! Я-то думала, с чего вы так укутались в такую жарень, чисто закрепощенные женщины Востока! Что еще за художества? И чем от них… фонит?

Что-то в моем голосе прорезается такое, от чего несвятая троица без пререканий стягивает одежки. Руки, плечи, шеи густо покрыты татуировками — свежими, еще красноватыми по краям. И не глупые подростковые черепа, кинжалы или сиськи, как можно было ожидать — орнаменты, простые и… мощные.

Против татуировок как таковых я ничего не имею,