Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

– И за этим дело не станет.

Улыбка у Бориса стала веселой и лукавой, и Макарий рукой махнул.

А какая, и правда, разница? Был отбор?

Был.

Что, государь на нем и себе не мог невесту заприметить? Тоже мог…

Главное, что рунайку ту отослать решился, а остальное… да и пусть! Своя царица-то куда как лучше, то каждому понятно!

– Хорошо, государь. Может, на Красную Горку и две свадебки сыграем?

– Подумать надобно, Макарий. Свадьба царская – сущее разорение.

– Вот бы и экономия была, государь?

– Я подумаю.

Настаивать Макарий не решился. Но порадовался втихомолку. Хорошо, когда все так сходится. А рунайка… да пусть ее! Не приобрела она себе сторонников, никто о ней не заплачет. Туда ей и дорога, в монастырь, о том и сказал государю еще раз. Мало ли что? Но Борис только головой кивнул, ни протестовать не стал, ни настаивать, ровно и не о его любимой речь велась.

– Вот и ладно. Сколько времени тебе надобно, Макарий?

– Думаю, государь, что к началу поста уж отправится твоя супруга в монастырь.

– Ты с этим не тяни. Чтобы и доехать по зимнему времени успела, и постригли ее сразу же.

Патриарх понимал.

Развод государь объявит, а все ж… нехорошо это. Пока царица не мертва али не пострижена, до конца себя государь свободным считать не будет. Что ж, за Макарием дело не станет.

– А когда против она будет?

Улыбка Бориса патриарху очень не понравилась, потому что не была она доброй или веселой. Была она сильно похожа на оскал того самого государя Сокола. Верхняя губа вздернута, того и гляди клыки блеснут острые за тонкими губами.

– Не будет она против. Чай, жить ей хочется.

Патриарху вот тоже… захотелось. Так что мужчина кивнул:

– Сделаю, государь.

Борис его проводил да и на кровать завалился.

Не будет он сегодня ничем заниматься, лучше будет он спать да сил набираться. Еще бы Устя рядом посидела, за руку его подержала, да к ней нельзя сейчас. А жаль…

Так Борис и уснул с улыбкой на губах, думая о сероглазой девушке.

* * *

Под вечер к пасынку царица Любава заявилась, прорвалась-таки, грудью бы дверь снесла, аки таран. И атаковала также, в лоб, куда там тарану несчастному, щепка он супротив Любавы-то!

– Боря, ты развестись решил?

– Тебе чего надобно, царица?

– Боря… не знаю я, что с Маринушкой случилось…

Борис и слушать перестал. Ишь ты… Маринушка! То морщилась, ровно от полынной настойки, а то поет соловушкой.

– Боря?

– Тебе чего надобно, царица? Чтобы не разводился я?

Любава замялась.

Как-то так ей и надобно бы, да разве о таком впрямую скажешь?

Борис, который мачеху и так-то не любил, а уж сейчас особенно, ухмыльнулся, добил:

– Разведусь. И еще раз женюсь, пусть мне сыновей родят. Дюжину.

Любаву аж перекосило всю.

– А коли отравили Маринушку? Или порча какая?

– Ты сюда глупости говорить пришла? Так поди вон, некогда мне!

Любава даже обиделась на пасынка, никогда он так грубо не выставлял ее.

– Боря, ты ж ее любишь! Смотри, не пожалеть бы потом!

– Сейчас уже жалею! Иди отсюда, пока вслед за ней не отправилась.

Любава аж задохнулась от возмущения.

Она?!

В монастырь?!

Да как… да что этот мальчишка себе позволяет?! Плевать, что царь! Обнаглел он, совесть потерял!

– Ты, Боря…

Выслушивать глупости Борис не расположен был. Тряхнул колокольчиком, кивнул слугам:

– Больше царицу Любаву ко мне не пускать. Захочу – сам позвать прикажу.

Любава вышла и дверью хлопнула.

Да как он смел?!

Погоди, Боря, поплатишься ты у меня!

* * *

К Ижорским во двор Михайла не въезжал – входил. Лошадь свою в поводу вел, как вежество того требует.

Он хоть и сам Ижорский, да не боярин. Род древний, а родство дальнее, семья бедная. А все ж ближник царевича. Вовремя Истерман уехал.

Когда б не знал Михайла кое-чего о Фёдоре, поди, и самое худшее бы подумал. Про Истермана-то он уже понял кой-чего, понавидался таких в странствиях своих.

Есть они… которые как маятник. Туда качнутся, сюда двинутся… ненормально это, ну да покамест не кусаются, Михайла их и не тронет. Другое дело, когда такой к Михайле пристанет.

И это бывало.

Убить Михайла того извращенца не убил, а порезал знатно. Кстати, тоже иноземец то был, в Россе-от такое не в почете. Узнает патриарх – монастырским покаянием не отделаешься, могут и кол в то самое любвеобильное место засунуть.

А вот на иноземщине, говорят, оно процветает. Дикие люди, что тут сказать? Одно слово – немцы! Немтыри! Даже по-человечески и то говорить не умеют![77]

Вот уехал Рудольфус к своим, а Михайла постепенно к Фёдору в доверие вползать принялся, шаг за шагом, да уверенно. И боярин Ижорский то отметил.

Вот, на крыльце стоит, встречает, благоволение показывает.

Михайла улыбался мило, а про себя думал, что наступит еще время его. Он в этот двор на коне горячем въезжать будет, а боярин его у ворот встретит, коня под уздцы сам до крыльца проведет.

Всему свое время.

А сейчас стоит один боярин, не парадно одетый, но улыбается по-доброму, считает, что Михайле честь оказывает. Ну-ну…

Михайле и подыграть несложно.

Повод он конюху отдал, сам поклонился, чай, спина не переломится.

– Поздорову ли, Роман Феоктистович?

– Благодарствую, Михайла, хорошо все. Пойдем, с супругой тебя познакомлю, с дочкой. Откушаем, что Бог послал…

В горницу Михайла за боярином прошел, поклонился, как положено, улыбнулся, поздоровался.

Не понравились ему ни боярыня, ни боярышня.

Боярыня Валентина щуку напоминала. Такая же сухая, костистая, на такую и лечь-то неприятно. О кости обдерешься. Волосы светлые, жидкие, ноги короткие, зад обвислый, грудь и на ощупь, поди, не найдешь, лицо раскрашено в три слоя… А только Михайлу таким не обманешь. Видит он, и где тряпок под сарафан напихали, и где брови несуществующие нарисовали одну жирнее другой, и глаза у боярыни неприятные, кстати. Светлые такие, чуточку навыкате. Щучьи глаза.

Ни любви в них, ни радости.

И дочь не лучше. Пошла б она в отца, хоть кости бы в разные стороны не торчали. А она вся в мать, только еще хуже, мать-то хоть улыбаться может, зубы у нее неплохие. А у дочери и того нет. Девке двадцать, а вот рту прореха. Фу.

Ее рядом с Устиньей и поставить-то позорно. Такая его солнышку и прислуживать не должна! А уж думать, что Михайла на такое позарится, да весь век примаком у Ижорских проживет? Вот