Царства смерти - Кристофер Руоккио

что утром он тоже проделал пешком путь от города-кольца.

– Думаешь, я преувеличивал, когда называл твоего хозяина автором этого?.. – Он развел руками, обозначая весь космос. – Утаннаш создал мир. Ты зовешь его богом, но это не так. Он живет за гранью времени, но рожден был внутри его. Он зародился здесь. Твоя смерть и гибель твоего народа разрушит порочный круг, положит конец этому дефективному бытию и освободит моих хозяев, истинных богов, богов изначального ничего. – Он показал мне ладонь, на которой еще видна была яркая влажная серебряная кровь. – Вот почему меня сделали таким.

Наступила тишина, и я впервые расслышал отдаленный гул толпы снаружи. Элуша в три шага преодолел расстояние между нами и принялся обхаживать меня:

– Понимаешь, мы одинаковые. Мы оба – помазанники высших сил.

– Ты видишь будущее? – спросил я, меняя тему разговора.

– Нет никакого будущего. – Бледный царь остановился и наклонил голову. Его гладкое лицо вновь разрезала темная улыбка. – Скоро мы освободимся.

На лестнице раздались шаги бронированных ног, и из узкого прохода неожиданно появился генерал-вайядан Вати, а за ним – Аттаваиса и Пеледану. Все трое преклонили колени и прижались головой к полу.

– Elusha ba-koarin, – произнесли они хором.

«Мой царь».

Вати подняло голову, красными глазами оглядывая гору трупов:

– Значит, дело сделано.

– Сделано, – ответил Элуша.

Кажется, в голосе демона проскользнула нотка грусти?

– Но не закончено. Мы завоевали… теперь пора властвовать. Все на местах?

Вати поднялось, не прерывая поклона, – непростая задача для существа с механическим телом.

– Корабль прямо сейчас снижается. Зрители уже его видят. Спрашивают, что еще приготовил для нас наш царь.

– Вати, лишняя лесть ни к чему, – ответил Шиому Элуша. – Они не зовут меня царем.

– Но будут, ushan belu! – воскликнул князь Аттаваиса, не поднимаясь с колен.

«Ушан белу»?

Я перевел взгляд с Аттаваисы на Дораяику и обратно. Это означало «возлюбленный». Такое обращение было в ходу исключительно между аэтой и его вайяданами, его рабами и любовниками. Аттаваиса смотрело на нового царя восхищенными глазами. Я задумался: получается, Аттаваиса и Пеледану теперь вайяданы? Замена Иубалу и Бахудде? Любовники-любовницы нового царя?

Шиому Элуша жестом призвал прекратить подхалимство.

– Вызывайте kalupanari. Пусть заберут тела и отдадут солдатам. Те должны знать, что бывает с теми, кто бросает мне вызов.

«Калупанари» означало химер, демонов Эринии.

– Yaiya toh, – вскинув голову, ответило Вати, которому были адресованы эти слова.

– Ushan belu, что ты расскажешь народу? – спросил своего хозяина и любовника бывший князь, а ныне вайядан Пеледану, оставаясь на коленях.

– Ejaan. – Шиому Элуша моргнул одновременно веками и мембранами. – Ничего. Пусть сами решат, какова правда. Пусть верят. – Он подчеркнул свои слова взмахом измазанной серебряной кровью руки.

– А кто не поверит? – спросило Аттаваиса. – Дораяика, как быть с ними?

Бледный царь огрызнулся.

– Нет больше никакого Дораяики, – прошипел он. – Я Шиому Элуша. Не забывай об этом, Аттаваиса, или быстро присоединишься к ним. – Он обвел рукой лежащие по всему храму трупы.

Аттаваиса промолчало, но повернуло голову в знак покорности.

– Те, кто не поверит и не присягнет на верность, будут считаться Utannashimn и будут уничтожены. Но они присягнут. – Шиому Элуша повернулся ко мне. – Я принес им ценнейший подарок.

Эти слова повисли в воздухе, тяжелые, как яд, убивший других князей. На миг единственным звуком был мой слабый кашель и отдаленный гул толпы. Затем по ступеням опять затопали шаги: прибыли носильщики трупов, которые должны были отнести аэт к месту финального упокоения в руках и животах их бывших подданных.

– Пора спускаться, – сказал наконец великий царь. – Raka ute uelacyr.

«Время пришло».

Тела князей сложили, как дрова, под стелой в глазу. Солнце как будто распухло и стало грязно-оранжевым; оно висело низко над горизонтом, угрожающе глядя на верхушки далеких башен, отмечающих ворота города-кольца. Химеры не церемонились с телами, быстро подготовив их для нового представления самопровозглашенного царя.

Даже сквозь стенку гигантского черепа я видел возмущение толпы, слышал, как они шумят и негодуют. Князья слишком долго пробыли внутри; наружу вышла только группа, несшая Хасурумна, а внутрь прошли лишь химеры, и никто не знал, закончилось ли аэтаванни.

Оно закончилось, и сьельсинский мир навсегда изменился.

Я сидел спиной к стеле, глядя в никуда. Мою цепь держала химера, неподвижно, как статуя, стоя сбоку.

– Скоро все закончится, – произнес холодный, но человеческий голос.

Подняв голову, я увидел рядом мага Урбейна. Тот стоял, скрестив руки в широких серых рукавах. Рядом была и Северин, и еще одна женщина – обе в таких же халатах, как у старшего колдуна.

– Чего ждем? – спросил я.

Урбейн только улыбнулся.

– Вам так не терпится умереть? – спросила незнакомая женщина.

– Сколько я уже в плену? – ответил я вопросом на вопрос.

Урбейн и Северин переглянулись.

– С тех пор, как Вати привез вас на Дхаран-Тун? – ответила Северин. – Семь стандартных лет, три месяца и двадцать семь дней.

По ее монотонному, механическому ответу я догадался, что она сверяется с данными с помощью своих нейрологических имплантатов.

Мне стало дурно. Если бы у меня в желудке хоть что-нибудь было, я бы вернул это наружу. Сколько раз я задавался этим вопросом, просыпаясь в грязи и холоде? Сколько сотен раз не находил ответа?

– Семь лет… – выдавил я наконец и посмотрел в глаза другой женщине из МИНОСа. – Семь лет… а вы спрашиваете, не терпится ли мне умереть? – Я опустил глаза, потому что одного взгляда на колдунов хватало, чтобы во мне разгорелся гнев, который невозможно было утолить. – Я знал, что этот день рано или поздно наступит. Давно знал. Знал, что никуда от него не денусь. Однако… – Я резко помотал головой и сдержал свежие слезы. – Умирать я не спешу.

По правде говоря, я не знал, могу ли вообще умереть. Это пугало меня сильнее всего. После всех испытаний, выпавших на мою долю, смерть могла бы стать утешением. Но я уже умирал раньше, и смерть не принесла мне освобождения. Что будет, если Дораяика – точнее, Элуша, поправил я себя – принесет меня в жертву, но я выживу? Приговорят ли меня тогда к вечному плену и тысяче казней на потеху Бледного царя?

– У вас нет воды? – без особой надежды спросил я.

К моему удивлению, Урбейн достал из-под халата полупустую фляжку.

– Последняя любезность, – сказал он.

Я жадно принялся пить, в спешке пролив немного на подбородок. Это была вода, не моча, которой меня нередко угощали сьельсинские мучители. Хоть какая-то радость.

– Спасибо, – сказал я срывающимся голосом.

Когда я закончил пить, зазвучали сьельсинские горны, и хор нечеловеческих голосов ответил им. Подняв голову, я увидел,