Андрей Круз Цикл "Лучший гарпунщик" - Андрей Круз

По аналогии мне Чечня вспомнилась. Они ведь России сто лет не нужны были, чеченцы эти самые, просто повадились грабить на дороге к Грузии, которая к тому времени к России присоединилась. И ничего не оставалось, как послать туда генерала Ермолова, круто взявшегося объяснять обнаглевшим горцам, кто в хате хозяин. Вот и в Новой Фактории ситуация похожа — нельзя им неудачу терпеть. Так что будут гнать они это самое Племя Горы всеми силами, это уж точно. Должно быть так, по крайней мере. Так я Вере и объяснил, этими самыми словами.

— Хорошо бы, — кивнула она, дослушав объяснения. — Хорошо бы, чтобы им за всех досталось, кто с отцом в караване шел.

Судно вышло из гавани, встретив легкую морскую волну, качнулось немного, довернуло, ложась на курс. Затрещали лебедки, поднимая сероватые полотнища парусов, которые, хлопая и шурша, быстро заполнялись ветром. Скрипнули натянутые ванты, громче заплескалась вода под бортом.

— Ну, с Богом, — сказал подошедший к нам боцман Глеб. — Пошли, значит.

— Пошли, — повторила за ним Вера.

* * *

Поход прошел как-то суетно — не привык я к такому количеству народу на борту. Взвод слушался моих команд беспрекословно, даже Иван Большой, даром что командовал отрядом. На второй день на нас свалился практически полный штиль — пришлось идти под машиной. «Морская лилия» не отставала, шла в кильватере как привязанная.

Отряд тоже не бездельничал. Наш «походный капитан» понимал, что такую кучу бездельничающих людей надо чем-то занять, поэтому боевая учеба шла вовсю. На мачту повесили грифельную доску, Иван рисовал на ней схемы засад, схемы обороны, то есть вел по полной занятия по теме «Усиленный взвод в обороне», «Усиленный взвод в наступлении» и так далее. Причем спрашивал, как усвоили, многократно повторяя суворовскую фразу о том, что каждый солдат должен знать свой маневр.

Стреляли. Из револьверов, холостыми патронами по листу бумаги, зажатому в прищепке. Удар струи раскаленных газов метров с пяти вырывал листок из прищепки, а цель всего этого упражнения оказалась простая — учить выхватывать револьвер быстро и так же быстро стрелять, попадая в силуэт. С сожалением заметил, что я тут отнюдь не рекордсмен, после чего сам себе поставил задачу каждый день это самое выхватывание с прицеливанием отрабатывать.

В общем, служба шла. В свободное время читал на привычном месте или болтал с Верой, которая не на шутку взялась устраивать мою личную жизнь, в каждом разговоре поднимая тему о моих матримониальных планах в отношении Аглаи. В конце концов так этим достала, что я сказал:

— Это я тебя наказать не могу, а если на Аглае женюсь и тебя в опеку возьмем — в первый же день попрошу ее тебя высечь. Сама и напросишься.

Вера только отмахнулась, явно не поверив в угрозу. Ну и правильно, я в нее тоже не поверил. А вообще мне такое отношение с ее стороны даже льстило. Не чужим для нее человеком оказался, а чего уж таить — девочка мне очень нравилась, да и ответственность за нее я чувствовал. Может, и вправду так выйдет, как она хочет. Возьму вот и сделаю Аглае предложение. Сразу, как из похода вернемся. Откажет — и ничего, я подожду и еще раз сделаю. И еще.

Ладно, нам главное — ту самую комиссию проскочить успешно, не дать Веру от дела отстранить. Тут ведь какие правила, в мире этом самом: разделить дело на доли нельзя. По закону нельзя. Точнее говоря, можно, но это чертовски трудно, надо столько согласий собрать, что заниматься этим сам не захочешь. Не одобряются здесь доли и прочее, считается, что нельзя дела рушить и растаскивать в угоду личным амбициям, предлагается учиться жить в мире и дружбе и искать путей не ссориться. Если уж делиться, то тут всех родственников надо опросить, от работников согласия получить, да еще и в суде необходимость такого раздела доказать.

А партнеры делятся на старших-младших по положению в семье или в роду. Или даже по возрасту. Или как сперва договорятся. Но долей у них все равно нет, есть «доля в управлении», то есть распределяется, у кого «больше голосов». Ну и доля в прибыли пропорционально выделяется. Пока Павел, отец Веры, был жив, он был главным, а младший его брат, Евген, был вроде как в заместителях. Теперь Евген станет старшим в любом случае, просто по возрасту. Он сейчас глава всей семьи Светловых, включая ветвь Веры. А девочка, если комиссия признает ее «в совершенных годах», станет его заместителем. И будет вести те дела, которые он ей поручит. Серьезные дела, но на вторых ролях. А вот если нам эту комиссию не пройти, то тогда Вера попадет к нему под опеку на правах ребенка и будет ждать совершеннолетия настоящего, наравне с его детьми. И станет, наверное, уже третьей в деле, потому что Пламен ее старше. Или «поделит должность» с Пламеном, если тот предпочтет в семейном деле работать.

Узнавая обо всем этом больше, я сделал первый и главный вывод: дядя Евген Вере не враг. И его я узнал уже лучше, и правила здесь такие, что вредить не дадут. Кто племяннице зло причинить захочет, того Евген голыми руками на британский флаг порвет, со всей ревностью — за свою кровь вступится, здесь это святое. Но при этом он твердо уверен в том, что знает, как ей лучше. А Вера так не думает. И в этом я ей верю, посмотрел потому что, понаблюдал — взрослый она человек, хоть при этом и ребенок. Рано повзрослела. Ошибается в этом Евген, хоть, слава богу, хороший человек оказался.

А предложение Аглае я все же сделаю. Плевать, что я пока перед ней голодранец, — это я исправлю, точно знаю. Правда, сначала бы лучше все же исправить.

* * *

В Новой Фактории ополчение было собрано. Сотни две человек под ружьем, причем народ с виду вроде нашего — по глазам видно, что опытный. Размещали всех в форте, том самом, в который мы с Верой ходили к полковнику местному рассказать про нападение негров. Места тут оказалось предостаточно, в этих казармах и батальон разместить было можно. В общем, с мобилизационными возможностями все пребывало в порядке.

Сейчас в форте было людно, шумно. Множество людей с такими же сине-белыми повязками, как у нас, сновали по двору, из кухни тянуло запахами готовящегося обеда — нас взяли здесь на полное довольствие.

Полковника, того самого, что с нами тогда говорил,