Воробей. Том 2 - Андрей Дай

Фигуры людей — смазанные, размытые тени. Исчерченное полосами света и тьмы пространство. А звук — да. Звуки слышались отчетливо. И именно за них зацепилось мое истерзанное снами сознание. Именно они позволили догадаться, что я вернулся в реальность. Страшную, наполненную волнами прокатывающейся через всего меня боли, но самую что ни на есть настоящую жизнь.

— Вы слышите меня? Герман Густавович? — сказала грозовая туча, закрывшая меня от переломанных, сюрреалистичных света и тьмы. — Моргните, если слышите. Нет. Не говорите ничего. Пока вам лучше помолчать…

Я моргнул. В настоящей жизни это легко. Правую часть лба прострелило спазмом боли, но и этому я был рад. Я за порядок. Хаос сновидений меня уже бесил.

— Хорошо, — продолжила туча. К стыду своему я даже не смог определить — мужчина это говорит, или женщина. — Теперь все хорошо будет. Вас прооперировали. Ваша жизнь вне опасности.

Хотел что-то ответить, но сил не хватило даже на то, чтоб открыть рот. Его будто бы скочем залепили. Мучения были недолги. Мне тут же смочили губы, но туча ушла за горизонт, а разговаривать, не ведая, есть ли в комнате еще кто-нибудь, в моем состоянии так себе идея.

Уснул. Скользнул в вымышленные реальности, как рыба в воду. Гротескные, изнуряющие мозг сновидения оставили меня. Так что, просто спал.

Время для меня спрессовалось в короткие — буквально, на несколько минут — периоды бодрствования, и длинные — до суток — сны. Врачи опасались воспаления ран, потому давали снадобья, удерживающие меня в мирах Морфея. Так, своими неловкими движениями, не мог причинить самому себе вред.

В одно из «всплытий» в реальность, заметил рядом с собой «тучку» — силуэт человека, и знакомую ладошку в своей.

— Наденька, — прохрипел я. Да так это у меня жутко получилось — как с того света — что аж сам испугался.

— Я здесь, — тут же отозвалась супруга. А я подумал, как хорошо вышло, что покушение не случилось в то время, когда Надя была непраздна. От волнения могли и ребеночка потерять. Вот тогда вышло бы совсем скверно. — Молчи, Герман. Молчи. Доктора ныне не позволяют тебе говорить. Молчи, а я рассказывать стану.

И я молчал, пока жена говорила. О том, что злодея разорвало его же бомбой чуть не пополам, и что оказался им хорошо известный властям бунтовщик и бомбист. Имя даже называла, ничем во мне не отозвавшееся. Какой-то господин из разночинцев.

О том, что кроме меня еще сильно пострадал кучер. Его скинуло с козел и протащило по брусчатке так, что руки и ноги оказались поломаны. Он в соседней палате лежит, хотя и не по чину. Только она, Надя, распорядилась, чтоб не прогоняли.

Еще двоих казаков контузило, но те от больницы отказываются. Отлеживаются в казармах. Сибирцы переживают. Вышло-то так, что не уберегли, не защитили. Пропустили врага к самому охраняемому телу. Всей сотней сходили в церковь, молебен за здравие заказали, и свечи святым поставили. Передают пожелания поправляться и свою любовь.

В Еленинский институт спешно провели телефон. И пристроили к нему специального человека, отвечающего на нескончаемые вопросы разных господ о состоянии моего здоровья. Другой человек ответствует тем, кто посыльных послал. И таких тоже весьма не мало.

В палату же ко мне никого пока не пускают. Пирогов лично распорядился. Ругался, и обещал, что не станет меня вновь оперировать, коли непрошенные гости в раны занесут гадость какую-нибудь. И конвойных подговорил. Так те даже князю Владимиру от ворот поворот объявили.

Князья Константин и Александр лично не приезжали. Но телефонограммы прислали. И наказывали о любых изменениях — к лучшему ли, к худому ли — немедля их извещать. В любое время дня и ночи. Мария Федоровна и того не сделала. Сидит в Зимнем, эрмитажи свои проводит, будто ничего и не произошло. Герочка на уроки во дворец отказался ехать. Сказал, что, дескать, если им судьба батюшки не интересна, так и ему они так же. Дети все порываются с Надей ко мне в больницу приехать. Но она не берет. То, что хотя бы ее пропустили — уже чудо. Врачи очень серьезно настроены.

Исправляющим обязанности первого министра назначили Толю Куломзина. Этого в принципе следовало ожидать. На то он и начальник канцелярии премьер-министра. Считай, что — официальный заместитель. Лучшего кандидата и не придумаешь. Уж кто-кто, а он-то точно в курсе всех дел Совета Министров.

Мне же пока объявлен отпуск по болезни. А во что этот отпуск обернется — это мне решать, когда смогу. Докторов настораживает щепка, что изо лба достали. Чем-то она таким оказалась пропитана, не полезным, что они теперь внимательнейшим образом следят за моим состоянием.

Наденька все говорила и говорила. А я жадно слушал и запоминал. До того самого момента, пока не уснул.

В следующее пробуждение меня накормили. А, признаться, кушать хотелось до резей в животе. Сиделка с полными, мягкими руками — все остальное я не смог разглядеть — поила меня тепленьким бульоном. С ложечки. Как маленького. Вроде и стыдобища: взрослый мужик не может ложку сам до рта донести. А с другой стороны — чего тут удивительного? У меня прямо перед грудью бомба взорвалась. Счастье, что вообще жив остался.

Если верить словам этой доброй женщины, кстати, то получается, между этим обедом и Наденькой у меня еще и операция случилась. В кажущейся неопасной ране на голове началось воспаление. И доктора решили не тянуть, и на судьбу не полагаться. Вскрыли, вырезали лишнее, все прочистили, и зашили. Теперь даже простое глотательное движение здорово тянуло кожу на лбу, и нет-нет, да и простреливало легкой болью. Не настолько сильной, чтоб перестать глотать, но и донельзя неприятной.

А вот бедро, к удивлению, почти не болело. Просто чувствовал там присутствие чего-то лишнего. И все. К тому времени я уже приловчился говорить. Одной половиной рта, но довольно членораздельно. Во всяком случае, медики меня понимали. И что-то им эти мои ощущения показались тревожными. Во всяком случае, врач, который по моей просьбе явился, тут же пробормотал что-то вроде «все будет хорошо, Герман Густавович». И убежал, через шаг оглядываясь, будто боялся, что я убегу. Смешной такой.

В чае