Помещик 2 - Михаил Шерр

этой самоуверенной неприятной бабище разницу между геометрией и математикой.

Петербург середины девятнадцатого века меня удивил. По большому счету он был еще бледной копией того великолепного имперского города, в который превратится позже. Но все равно какая-то атмосфера и дух были. И чувствовалось, что именно этот город сейчас столица огромной необъятной империи.

На извозчике я долетел до артиллерийского училища достаточно быстро и удивился, насколько здесь, в этом времени, относительными были понятия о безопасности режимных объектов. В общем, обо всем том, что кажется неотъемлемой частью военных частей XXI века. Меня спокойно пропустили, само собой спросив о цели моего визита, и я прошел в приемную училища.

Там оказалось сразу несколько человек, и только один из них был похож на нужного мне господина.

— Евгений Петрович Царегородский? — поинтересовался я у сидевшего недалеко от дверей грузного господина с ранними залысинами.

— Да, это я, все верно, — ответил он, неожиданно резво вскочил со своего места и, смерив меня взглядом, затряс руку, которую я ему подал для рукопожатия.

Рядом с ним сидела женщина средних лет, которая от чего-то показалась мне смутно знакомой. Как будто я где-то ее уже видел, но где, когда, при каких обстоятельствах и в каком времени — большие-большие вопросы. Она была еще достаточно красивой, внимательно меня оглядела с головы до ног, а потом углубилась в чтение. На ее коленях лежал, как это ни странно, хотя не понятно почему странно, томик Пушкина.

— Да, все верно, это я, — продолжил Царегородский. — С кем имею честь?

— Александр Георгиевич Нестеров. Калужский дворянин. Ваш кузен, господин Иванов…

— Ах! — махнул рукой на меня Царегородский. — И по какой же надобности вы меня разыскали даже здесь, господин калужский дворянин?

«Странно, — подумал я. — Андрей Григорьевич ситуацию описывал немного иначе. А тут похоже совершенно не в курсе наших дел».

Но проситель здесь я и поэтому некоторые странности можно и пропустить.

— Ну, по самой обыкновенной — у меня к вам письмо от вашего кузена. Думаю, в нем все написано более чем подробно, и вы поймете суть моей просьбы.

— Письмо? — с какой-то странной живостью воскликнул Царегородский. — Ну так давайте его сюда! Мне так скучно здесь уже сидеть. Вы понимаете, я Коленьку устраиваю в училище. И уже целый день потратил вчера, просидев тут. Почему-то начальник училища барон Иван Федорович Розен никого не принимает. Давайте ваше письмо. Хоть что-то разнообразит мое унылое ожидание.

Он достаточно невежливо показал рукой на сидящую рядом с ним женщину, которая продолжала читать:

— Вот, посмотрите. Умные люди берут книжки в такие места. А я-то как — вот голова-то пустая, как моя женушка говорит. Хотел да забыл, вот теперь мучаюсь. Давайте письмо! — повторил он.

Я достал из внутреннего кармана сюртука письмо, и Царегородский, напялив на переносицу очки, погрузился в чтение, которое он тут же прервал через несколько минут.

— Да, да, я вспомнил. С этими хлопотами совсем ничего не помню. А вы, Александр Георгиевич, шутник? — спросил он. — Шутник, как есть. Ресторан французской кухни в Калуге! — воскликнул Царегородский.

Видимо, ему действительно было ну очень скучно и хотелось просто с кем-то поговорить.

— Господа! Представляете, в Калуге ресторан французской кухни! В Калуге! — повторил о, обращаясь в пространство.

Затем он продолжил чтение и внезапно стал серьезным. Я видел, как изменилось выражение его лица, и наверняка дело дошло до финансового вопроса.

— Так, Александр Георгиевич… — начал он.

Но в этот момент дверь приемной наконец-то отворилась.

— Господин Царегородский, прошу, вас ждут, — раздался голос офицера, который вышел из этой двери.

Царегородский тут же вскочил, поправил одежду, весь как-то подобрался и, протянув мне письмо, сказал:

— Дорогой Александр Георгиевич, а подождите меня! Мне нужно обсудить вопрос моего Коленьки. А после мы с вами поговорим обстоятельно. И вы знаете, я не вижу никаких причин вам отказывать. Я все напишу своему кузену. Никаких проблем. Вот садитесь на и ждите.

Делать нечего — пришлось принять это «щедрое» предложение. И я уселся на стул и принялся ждать.

— Александр Георгиевич, правильно? — через некоторое время обратилась ко мне дама с книгой.

— Да, все верно. А с кем имею честь, простите?

— Керн Анна Петровна, — представилась она. — Мой муж юнкер училища и я его здесь ожидаю.

И тут я понял, кто это. Это же муза Пушкина! Ну надо же, встретить женщину, которой было посвящено бессмертное «Я помню чудное мгновенье».

Только как-то странно, её муж юнкер артиллерийского училища. Это должен быть еще молодой человек. А я почему-то помнил, что Пушкин посвящал своё творение жене генерала.

— А вы действительно чудак, Александр Георгиевич. Этот господин прав, — кивнула Анна Петровна на дверь, куда зашел только что Царегородский. — Ну какой ресторан французской кухни в Калуге? Вам что, деньги девать некуда? Да и как вы себе это представляете — в нашей зачуханной провинции, а вы уж меня простите, но ваша Калуга именно такая, открывать подобное заведение? Даже не в Москве или в Петербурге, а в Калуге!

Она помолчала, а затем продолжила:

— Простите, если лезу не в свое дело, Александр Георгиевич, но у вас хотя бы повар-то есть?

— Да, конечно, Анна Петровна, как без этого? — ответил я. — Есть. Я сам прожил некоторое время в Париже и, знаете, недавно устраивал прием у себя в поместье, в том числе и для господина калужского полицмейстера генерала Чернова. Подавал французские блюда, и это было вкусно, и все хвалили. Так что повар у меня есть, и я не вижу причин, чтобы мое начинание провалилось.

— И нет, дорогой Александр Георгиевич! — покачала головой Анна Петровна. — Вы просто еще молоды и не знаете еще особенностей ведения дел в нашем богоспасаемом отечестве. И знаете, вы очень напоминаете мне моего папеньку. Он тоже носился с различными прожектами. Представляете, бульонный кубик хотел предложить нашей с вами армии! У него проектов-то было много, но вот бульонный кубик — один из…

Анна Петровна на мгновение запнулась, похоже не находя слов для характеристики прожекта своего папеньки.

— И вот ведь какая ирония, господин Нестеров! В двенадцатом году французы все эти бульонные кубики моего папеньки захватили в Москве и съели!

Немного разговорившись с Анной Петровной — вот ведь ирония, с музой Пушкина я говорю