Революция - Виктор Сергеевич Мишин

– Я тебе говорю, давить их всех надо, давить, не дадут они жизни людишкам!

Уже два часа у нас шли жаркие дебаты со стариком, а Ванька, как самый умный, просто уснул прямо за столом. Перенёс своего боевого товарища на лавку, куда указал дед, и продолжил беседу. Старик был отчаянный, два креста имел, заслужил. Начал он с войны, конечно, а когда хряпнул стаканчик самогона, его и понесло. Я опрокинул в себя лишь грамм сто, чисто из уважения к фронтовику, больше мне нельзя, вырублюсь мгновенно. Устали мы с дороги, как клячи ездовые, а вдвоём спать в неизвестном месте нельзя. Вот и сидел, выслушивал старика, изредка вставляя свои пять копеек, кивая исключительно по делу и одобряя предложения хозяина дома.

Явились за нами только к вечеру, уже стемнело. На стук в окно я достал ствол, а Ванька мгновенно проснулся, а ведь спал как убитый, вот же привычка!

– Это свои, чужие не знают, как надо стучать, – пояснил старик и пошёл открывать.

В дом вошли сразу трое, все в коже, с красными звёздами на кожаных фуражках, красны молодцы, да и только.

– Почему вы не выполнили приказ явиться в штаб обороны? – с порога начал один из «кожаных», поблёскивая очками. Если бы сам не «убрал» Давидыча, подумал бы, что это он.

– И вам здравствуйте, – спокойно ответил я.

– Вы саботируете приказ! – как ни в чём не бывало продолжал возмущаться «кожаный».

– Вы кто? – я внимательно, но делая при этом крайне равнодушный вид, взглянул на «говоруна».

– Я? Представитель штаба обороны города, а вы…

– А кто я, вас вообще не должно волновать, – оборвал я орущего. – Если вы знакомы с тем заданием, с которым мы сюда прибыли, то знаете, что в городе, а тем более в штабе, нам делать нечего.

– Да что вы себе позволяете?..

– Уймитесь уже, нечего раздувать конфликт из ничего.

– Да как вы смеете?! – «кожаный» аж захлёбываться начал.

– Товарищи, – я взглянул на его коллег, которые спокойно стояли позади, – уймите вашего друга. Мне сказали, что меня встретит связной и поможет кое-куда добраться, о каком-либо посещении какого-либо штаба речи не было. Если вы служили в армии, должны понимать, что такое секретность. Ваш друг уже нарушил все возможные правила, о нас, наверное, весь город знает.

– Вы… Ты…

– Да, я, и что? – зыркнув на «кожаного» фирменным взглядом, полным ненависти и отвращения, я продолжил, меняя тон: – Мы ждём до утра, пусть сюда прибудут те, кто будет помогать, а не болтать!

«Кожаный» хотел ещё что-то брякнуть, но свои же его осадили и вывели из домика. Мы остались с Малым вдвоём, глядя друг на друга, без слов понимая то, что произошло. Старик, хозяин дома, в разговоре не участвовал, но вернулся сразу, как уехали «кожаные».

– Чего-то не задался разговор, да? – хмыкнул он, посмотрев на меня.

– В том-то и дело, что разговоров быть не должно, – кивнул я. – Знаете, как попасть в Ростов? – прямо спросил я у деда. Выдаст не выдаст, теперь уже всё равно, похоже, тут уже вообще вся округа знает, что кто-то приехал из Москвы и стремится куда-то к белым.

– Опасное дело это, ребятки, – покачал он головой.

– Да вся жизнь сейчас опасна, – потянулся я. Поспать так и не удалось, но хоть Малой выспался.

– Можно попасть в город с барыгами-торгашами, – начал говорить старик, взгляд его серых глаз застыл, как будто человек прокручивал в голове все возможные варианты, – из города по ночам ходят обозы в Ростов, не все поддерживают Советскую власть, а уж барыгам и вовсе плевать, кто там в Москве, им главное барыши срубить. Жить-то надо.

– Я понял вас, подскажите, как нам к ним прибиться?

– Лучше всего по дороге, ездят они караваном, идут медленно, в обозах-то лошади, не автомобили. Дорога одна, сейчас расскажу…

Мы выдвинулись буквально через час, так как уже давно стемнело и можно было упустить момент. Меня здорово мотало, спать хочется, сил нет, а идти надо. Мы должны протопать пешком около двадцати верст, прежде чем достигнем нужной дороги. Обозы, как старик пояснил, ходят через Калач, тот, что на Дону, разумеется. Или по дороге, или прямо в Калаче мы должны обнаружить тех, кого ищем, а там уже по ситуации. Конечно, нам бы лучше сделать это раньше, до Калача я пешком всё равно не дойду.

Решив, что просто болтаться на дороге будет глупо, мы не сговариваясь направились на запад, к Дону. Часа через три, уже под утро, отдыхая на обочине, расслышали топот, по дороге явно кто-то ехал.

Барыги были вооружены поголовно, на нас уставились несколько обрезов, но мы спокойно с Ванькой подошли к головному обозу.

– Кто такие?

– Люди, – коротко бросил я, – уважаемые, подкиньте до Дона, сил нет уже, третий день идем.

– Откель же вы такие нарядные топаете? – взгляд говорившего с нами был хитрым и оценивающим.

– Издалека, отец, – мужик был в возрасте и такое обращение к нему вполне в норме.

– Чего ж вам делать на Дону?

– Друзья у нас где-то в тех степях, братья фронтовые, – осторожно сказал я.

– Братья? На Дону – казаки, вряд ли вы им родственники! – с издёвкой говорит гад, ну ладно.

– В окопе все кроме «товарищей» – родственники, – решил я чётко указать свою принадлежность.

– А что же вам «товарищи» такого сделали? – не унимается гад, не ведётся, прожжённый барыга.

– Фронтовиков не уважают, а уж офицеров тем более.

– А вы, стало быть, офицеры? – разве что не смеялся барыга.

– Я – да, а он унтер-офицер, – я указал на Ваньку, стоявшего чуть позади и державшего в руке пистолет.

– Не боитесь, что мы вас сейчас в капусту, как и всех офицеров в прошлом годе?

– А зачем вам? Я вижу, вы люди деловые, вам работать надо, не станете вы таким заниматься, – говорил я всё так же спокойно, стараясь расположить к себе.

– Ладно, сидайте уже, нам некогда, рассвет скоро, и так опоздали! – Есть контакт. Смилостивился барыга.

– Будем благодарны, – чуть кивнув, ответил я и первым забрался на телегу позади возницы.

Везли они, как мне кажется, зерно, на ощупь уж больно похоже. Мы с Ванькой не разделялись, места хватило обоим. Караван тронулся, и я даже откинулся на мешки, отдыхая от трудной дороги.

– Кемарни чуток, я погляжу, – шепнул мне Ванька, и я закрыл глаза.

Очнулся рывком, казалось, только уснул, но уже было светло, а Ванька что-то шептал на ухо.

– Чего? – не понял я.

– Калач,