Японская война 1904. Книга 4 - Антон Дмитриевич Емельянов

осторожнее. Вы только представьте, как бы тяжело пришлось 2-му Сибирскому, если бы вас сегодня ранили. Или, не дай бог, убили! Это же дуэль, все возможно.

— Тут вы правы, на дуэли все возможно, — согласился Мелехов. — Но и молчать было нельзя. Если бы мне предложили обсудить эту статью, я бы слова дурного не сказал. Но когда так, когда кто-то заранее поверил, что мы способны на такое по отношению к своим же — тут по-другому было нельзя. Только стреляться. И слава богу, что в русской армии, несмотря на официальные запреты, еще есть традиции, которые позволяют защитить свою честь.

Татьяна замерла, обдумывая слова Мелехова.

Часть девушки была совершенно не согласна: есть противоречия, так и решать их нужно цивилизованным образом. Но другая, которая набрала силы здесь, в Маньчжурии, просто представила… А как бы все пошло, если бы не эти дуэли? Если бы макаровцы не были готовы защищать себя? Ответные статьи? Но остались бы те, кто предпочел бы поверить именно американцам. Суд? И опять же… Вон сколько революционеров судили, причем даже с присяжными, и что? Все равно находятся те, кто готовы их оправдать.

— Возможно, вы и правы… — ответила княжна вслух. — Но точно ли страх — лучшее лекарство от подобного? Нет, я понимаю, что разброд в армии гораздо опаснее, и в итоге могут погибнуть не единицы, а тысячи, но…

— Не страх, — оборвал девушку Мелехов и покачал головой. — Решительность.

— Что?

— Решительность, вера в свою правоту. Когда я, когда все наши готовы стоять за себя, другие это видят. И пусть американцы у себя хоть что угодно придумывают, но еще день-другой, и вся армия осознает, что трусы не будут стреляться за свою честь. Чтобы нас достать, надо будет придумать что-нибудь посерьезнее.

И столько силы, столько той самой веры в свою правоту было в словах Мелехова, что Татьяна ему поверила. Все-таки вокруг Вячеслава Григорьевича собрались очень непростые люди… Или это он помогает им разглядеть в себе что-то большее, чем они привыкли встречать в зеркале и глазах окружающих?

Продолжая размышлять обо всем увиденном и услышанном, Татьяна вернулась в госпиталь. И там ее уже ждали. Николай! Юсупов! Он не решался приехать на саму линию фронта, помня о приеме, что устроили ему в прошлый раз, но вот в тыл… Рискнул! Тоже по-своему храбрец, как и тот инженер с простреленным плечом.

— Татьяна… Мне сказали, что сегодня вы будете здесь. Нам нужно поговорить! — Юсупов подлетел к княжне и ухватил ее за руку.

За левую… Мысленно отметила девушка. А потом, снова вспомнив все, о чем они только что говорили с Мелеховым, она взяла и залепила молодому князю пощечину. Если веришь в себя, если считаешь, что прав — не надо бояться и сдерживать себя…

— Ой… — Николая откинуло почти на метр назад.

Девушка оценила, что месяцы постоянной работы, когда она и сама не чуралась таскать раненых и помогать докторам, не прошли зря. Удар стал резче, злее, тяжелее — или это просто то самое ощущение правоты?

— Уходите, — холодно сказала Татьяна, глядя сквозь Юсупова.

— Вам придется ответить за это. Не стоит забывать даже не о моем влиянии, а о том, что есть у моей семьи. Если вы запамятовали, то моя мать дружна с самой Александрой Федоровной…

— Вон! — Татьяна рассмеялась.

Когда не боишься смотреть в глаза своим страхам, некоторые из них выглядят даже не смешно. Жалко.

* * *

— Вячеслав Григорьевич…

Я только закончил изучать сводку по последним событиям в лагере. Дуэли из-за американской статьи пошли на спад всего за пару дней, удар Хёрста оказался совсем не таким страшным, как мне показалось, когда я прочитал его пасквиль в первый раз.

— Вячеслав Григорьевич! — Линевич окликнул меня в два раза громче, и тут я осознал, что просто так командующий всей Маньчжурской армией ко мне бы ни пришел.

Да я вообще не могу представить ситуацию, в которой ему бы имело смысл это делать вместо того, чтобы вызвать меня к себе.

— Нам объявили войну Англия, Германия и княжество Монако?

— Что? Почему Монако? — Линевич настолько растерялся, что даже забыл, зачем пришел.

— Потому что Монако — это протекторат Франции. Сами бы те вряд ли решились разорвать наш союз, а вот надергать каштанов чужими руками — вполне.

— Хватит! Ваши шутки… Порой мне кажется, что они каким-то образом разъедают мне мозг, — Линевич поднял руки, показывая, что сдается. — Надо будет спросить у врачей, возможно ли это на самом деле.

Вот теперь пришла моя очередь удивляться, но через мгновение я сообразил, что это теперь уже Николай Петрович шутит.

— Так что случилось?

— Посланник императрицы Цы Си. Какой-то важный китайский хрен, приехал и требует встречи с вами, чтобы обсудить все оскорбления, что вы нанесли династии Цин. Так что вы сделали, Макаров?

Глава 24

Идем, болтаем с Линевичем, обсуждаем, что нас ждет.

— Так как, вы сказали, зовут нашего гостя? — спросил я.

— Асиньоро Икуан.

— Наверно, тогда Айсиньгьоро, то есть из клана Айсин Гьоро, — задумался я.

— Хм, а я думал, что это просто одно из тех имен, что местные подхватили у португальцев. Знаете, туземные обычаи: услышали, что могущественные чужаки говорят друг другу «сеньор», и назвали так ребенка, чтобы ему досталась часть их силы. Кажется, о подобном мистическом мышлении даже научные работы есть.

— А насчет имени вы уверены? Точно Икуан? — переспросил я.

— Точно, и я, кажется, слышал его раньше, — задумался Линевич.

— Пекинское восстание, — подсказал я.

— Верно! — вскинулся генерал. — Он же подписывал Заключительный протокол со стороны Китая вместе Ли Хунчжаном. Конечно, тогда он на фоне Наместника Чжили совсем не смотрелся, а сейчас, вы случайно не знаете, какую должность он занимает?

— Наместником же становился высший сановник? Что ж, значит, Икуан пока еще не догнал своего наставника. Он был старшим министром, юцянь дачэнь, но в 1903 году ему пришлось уступить должность сыну. Он же остался главой вайбу — это что-то вроде министерства иностранных дел, а заодно министерства финансов и обороны.

— Серьезно? У китайцев глава финансов и обороны — это одна должность? Еще и контакты с европейцами этому человеку отдали… — Линевич в очередной раз показал, что