Подонки! Однозначно - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

Седов не мог себе позволить размякнуть в столь ответственный момент. Он построил государство куда лучшее, чем удалось большевикам, теперь обязан был его сохранить. Не до сантиментов.

27 марта в Гатчине снизился аэроплан «Илья Муромец», излюбленный вид особо срочного транспорта товарища председателя. Он высадил его самых доверенных лиц, каждый получил приказ лично проконтролировать состояние дел в самых болевых точках. Посланцев Москвы встретили автомобили Петросовета в сопровождении броневика — настолько накалилась обстановка. Через два часа Урицкий отбил телеграмму:

«БУНТ ВОЗГЛАВИЛ ДЗЕРЖИНСКИЙ ЗПТ ВЫСТУПЛЕНИЕ ОЖИДАЕТСЯ ЗАВТРА».

Он ошибся на несколько часов. Эсеры выступили ночью, изменив обычной излюбленной тактике — неожиданно стрелять или кидать бомбы в известных чиновников. Видимо, сочли перевес достаточным и напали примерно так же, как советовал Ленин в «Апрельских тезисах» — масштабно, большими отрядами, с захватом ключевых объектов города. Рыкова, Каменева, Бухарина, три десятка депутатов Петросовета, некоторых чиновников из перебежчиков из ПСР в партию Седова, включая Штейнберга, схватили тёпленькими, сонными — прямо в здании Смольного, где те остановились на ночь, смяв или частично истребив милицейскую охрану. К 8 утра в Совнарком поступил их ультиматум: отпустить из тюрем всех политзаключённых, включая Керенского и Корнилова.

Седов не колебался ни секунды. Пока работала телеграфическая связь со Смольным, захваченным сторонниками Спиридоновой и Дзержинского, ответил: «СЧИТАЙТЕ КЕРЕНСКОГО И ДРУГИХ ЗАЛОЖНИКАМИ ТЧК ОТПУСТИТЕ ЧЛЕНОВ СПР ИЛИ ЗАЛОЖНИКОВ РАССТРЕЛЯЕМ».

Считая, что мозговой штурм может дать некоторые результаты, собрал у себя всех доверенных членов ЦК и Совнаркома. Когда Луначарский услышал реакцию председателя на арест их товарищей, взмолился:

— Быть может, выручим их как-нибудь?

— Никак. Запущен ответный план. Сейчас три полка гарнизона, полк милиции и отряды Балтфлота оцепляют объекты, занятые этими скотами. Если у блокированных в Смольном хватит мозгов, попробуют пойти на переговоры, если нет… помянём очередных павших героев революции.

У Луначарского, самого мягкого в окружении председателя, затряслось лицо, очки свалились с носа. Естественно, каждый примерил ситуацию на себя и сделал вывод: попадись он в такую же ловушку, Седов не станет идти на сговор с похитителями, чтоб спасти товарищей по борьбе.

— Леонид Дмитриевич, вы уверены? — один Бонч-Бруевич осмелился переспросить.

— Вздумал меня учить? С террористами разговор короткий: никаких разговоров. Как только поверят, что нас можно что угодно заставить делать, взяв кого-то в заложники, всё, без роты охраны из Кремля не выходи. Молимся, что уродам жизнь дорога, и они струхнут, выдадут наших.

Зная биографию Спиридоновой и «Железного Феликса», сам на это не рассчитывал. И не промахнулся.

Не получив устраивающего их ответа, эсеры кинулись одновременно на штурм Петропавловки и Крестов. Начальники тюрем тут же им выдали запрошенных арестантов, но с штыковыми дырками. Корнилов, Керенский, поддержавшие их фабриканты-заводчики, схваченные вместе с первым министром остальные члены Временного правительства, а также «забытые» большевики вроде Джугашвили и все остальные из эсеровского списка политзеков, все пошли в расход. Тюремщики чётко выполнили главную команду — ни при каких условиях не отпускать врагов трудового народа. Заодно предотвратили штурм, ставший для эсеров бессмысленным, как бы те ни орали и ни возмущались. Пока шёл обмен угроз на безжизненные тела, ещё тёплые, на Выборгскую сторону к Крестам подкатили, наконец, грузовики с милиционерами, на Заячий остров первыми домчали матросы. Заговорили пулемёты, винтовки… И всё затихло.

Во время штурма Смольного, добром эсеры не сдались, они погибли все до единого, включая Спиридонову и Дзержинского. Отстреливаясь, перебили заложников — социалистов из СПР и обычных служащих Петросовета. Умирая, эсеры стремились прихватить в преисподнюю максимальное число душ, некоторые боевики пустили пулю себе в лоб до того, как атакующие ворвались внутрь.

Увидев, что негодяи натворили внутри, товарищ Лацис, командовавший боем, самолично распорядился и разослал приказ по всем подразделениям, зачищающим захваченные эсерами объекты: пленных не брать, даже не оказавших сопротивление — расстрелять на месте. Матросы и сами действовали аналогично, без лишних инструкций, только солдаты гарнизона собирали сдавшихся в кучу и сдавали милиции… Где сдавшихся ожидал тот же исход.

Специальный Декрет объявил партию социалистов-революционеров распущенной и вне закона, любая, даже самая невинная деятельность от имени ПСР отныне будет считаться контрреволюционной и террористической с самыми суровыми мерами к провинившимся. В Москве, Киеве, Минске, Вильно, Риге, Ревеле, Тифлисе и других крупных городах ВЧК начала массовые облавы. Седов не просто вырезал эсеров — выжигал на корню.

29 марта газета «Социалист России» и практически все местные перепечатали этот декрет, а также воззвание к миру и спокойствию. Массовая зачистка эсеровских активистов, в одном Петрограде их погибло более 10 тысяч, замалчивалась; педалировалось, что выродки Спиридоновой и Дзержинского уничтожили лично и погубили сотни людей. Уж фотографии жертв эсеровского произвола печатались крупно.

30 марта бывшие пассажиры «Ильи Муромца» прилетели в Москву на Ходынское поле, увы, многие в не самом бодром состоянии. На следующий день павших хоронили, и сподвижники Седова терялись в догадках — отчего он столь мрачен. Гибель этих людей отчасти предвидел, едва ли не сознательно принёс в жертву. В конце концов, его команда победила. Если где-то по России ещё бегают бывшие эсеры, они разобщены, малочисленны, угрозы не представляют. С османского фронта новости прилетали прямо-таки триумфальные, враг бежит, русские от Карса уже продвинулись на полторы сотни вёрст, дорога на Ангору (Анкару) практически открыта, наши наступают методично, не отрываясь от обозов, османские крейсера, пытавшиеся обстрелять два русских линкора, или ретировались, или опустились на дно…

А чувство победы не приходило. На митинге, устроенном на Красной площади, откуда давно исчезли непотребные лавчонки, Седов говорил кратко, напирая: борьба продолжается.

Почему? Все инстинкты вопили: ещё ничто не закончилось. Как ни зажимал рот мелким скандальным газетчикам, всё равно суки пронюхали про масштаб бойни. Да и десяток тысяч эсеровских трупов за просто так не уничтожишь, это не зима, когда просто затолкай их в прорубь, Нева сама унесёт в Финский залив, опробовано царскими палачами на декабристах. В общем, два не самых популярных, хоть и вынужденных хода, турецкое наступление и истребление эсеров, породили волну недовольства.

В отличие от Николая II, искренне убеждённого, что русский народ органически обожает самодержца и его власть, отчего царёк был крайне изумлён принуждению к отречению, Седов никаких иллюзий не питал. Он считал, что лучшая власть — единоличная, но почти единогласно поддержанная народными массами, которым дана иллюзия выбора. Пусть выбирают одного и того же авторитарного лидера, и всем хорошо: лидер старается и правит как умеет, народ выживает как получается, не озадачиваясь