Начальник милиции. Книга 5 - Рафаэль Дамиров

Посетители ресторана замерли с раскрытыми ртами. Я же постарался рот закрыть, но в какой-то момент поймал себя на том, что челюсть моя снова отвисла, да больше о ней и не думал.

Я не силен в настоящей музыке, знаю только Баха, и то потому, что его фамилию запомнить легко, звучит, как выстрел. Но вот эти этнические напевы почему-то всколыхнули всё мое древнее естество, я будто почувствовал в себе глас диких предков. Словно ощутил свою сопричастность с чем-то монументальным, родовым, великим… С тем, что прошло сквозь века, эпохи.

На подсознании эта музыка и пение пробуждали спящие гены предков. Ну Тулуш! Ну дает! Ему бы в филармонию, а не оперативником работать — даже на миг посетила меня дурная мысль. Но я ее мигом отогнал. Это мой лучший сотрудник, а теперь еще и лучший этнопевец Угледарской области. И он работает у меня в угро…

Тулуш закончил пение. Слов никто не понял, но сила песни была не в буковках и рифме, она считывалась подкоркой, и многих присутствующих в зале вот так пробрало. Это было заметно по тому, какая наступила тишина, и Тулуш скромно пробормотал:

— Спасибо.

Зал вдруг взорвался аплодисментами.

— Во дает! — громче всех кричал подвыпивший бородач с оленями.

Он хлопал ручищами-граблями так, что олени на его свитере задвигались.

— Ну Чингачгук, блин, ну угодил!

Тем временем Тулуш прижал к зубам варган и стал играть. Зал снова замер.

Это было нечто, ведь мы услышали звуки, похожие на цокот копыт, на звон падающих капель воды. Тулуш умело управлялся с инструментом, меняя положение языка, контролируя дыхание, напрягая и расслабляя гортань, таким способом он изменял тембровую окраску звука. И мы еще услышали шум степного ветра, шелест травы, пение птиц, топот и ржание лошадей, грохот горной реки. Это было великолепно. Особенно удалось ржание дикого скакуна. Я даже удивился, как можно изобразить такой звук на незатейливом музыкальном инструменте. Но потом понял, что к звукам варгана Тулуш добавлял свои собственные, горлом. И получалось очень театрально и достоверно. А затем он снова запел, но уже не своим голосом, как до того, а будто в нем проснулся дух тайги. Так вот как выглядит горловое пение…

Признаться, ни в той, ни в этой жизни я никогда не слышал его в живую. Тулуш перешел на чистый, ясный, звонкий свист с трелями и перекатами, как от стеклянного колокольчика, только гораздо протяжнее. Это, как оказалось, тоже один из приемов горлового пения. Раньше я считал, что оно напоминает разве что затяжную отрыжку, но, услышав его воочию, понял, как ошибался.

— Браво! Браво! — раздались крики слушателей, когда Тулуш закончил.

— Товарищи! — выкрикнул кто-то из зала. — Так это же сам Кола Бельды!

Тулуша все приняли за популярного в СССР певца, исполнявшего бессмертный хит «Увезу тебя я в тундру». Самое время развеять ошибку, но я не стал. А что? Пускай сегодня будет Колой.

— Кола Бельды! Кола Бельды! — кричали восторженные гости ресторана.

Тулуш подумал, что так его хвалят, и радостно закивал в ответ:

— Бельды, бельды…

— Ну точно он! — снова вскричал восторженный голос. — Я же говорил, что это он самый!

— Спойте «Тундру»!

— «Тундру» хотим!

Зрители сыпали требовательными, радостными криками. Но Тулуш, поулыбавшись, раскланялся, слез со сцены и направился к нам. Мы тоже расставили руки — мол, скорее возвращайся в нашу компанию, дорогой товарищ, друг и коллега, как раз горячее сейчас принесут.

Но не тут-то было — певца вмиг оккупировали дамы, которые подскочили из-за своих столиков и хотели непременно получить от него автографы, пусть даже и на салфетках.

От такой популярности и женского внимания Тулуш совсем разомлел. С нескрываемым удовольствием мартовского кота он расписывался на салфетках. Я краем глаза увидел, что он вовсе не подпись ставит, а рисует какую-то птичку. Но, в принципе, на салфетке ее отдаленно можно было принять и за подпись мэтра. Ведь мэтры как хотят, так и расписываются.

Одна из дамочек фигурной и подвыпившей наружности, с шикарными кудрями и бюстом, была особенно настойчива. Она даже успела изловчиться и чмокнуть Тулуша в щеку. Увидев это, еще одна тетенька не менее общительно-пьяненького вида приняла это за сигнал к действию. Почуяв зеленый свет на пути к кумиру, она тоже чмокнула Тулуша, но уже в губы.

Зина сидела и наблюдала за происходящим, как раненная куропатка — с места не сходила, нахохлилась.

— И чего они так на него набросились? — фыркала она. — Ну, спел человек хорошо, конечно, но не целоваться же с ним лезть?

— Зиночка, — ответил главред. — Они приняли его за популярного артиста, который случайным образом оказался в Зарыбинске. Их можно понять. За всю историю нашего города нас не посещала ещё ни одна знаменитость.

— Тулуш не знаменитость, — надула губки журналистка. — Он голубей ест.

— Тоже хочешь поцеловать его? — подмигнул я Зине. — Не стесняйся. Иди, отбивай. Уведут парня.

— Ох! Больно надо, — повела плечиком девушка, а сама глаз не сводила с Тулуша, прожигая взглядом липших к нему женщин.

— Я не понял, эй! — из-за соседнего столика встал тот самый бородатый детина в свитере и двинулся к сцене, возле которой происходило плотное творческое общение неожиданной звезды и кучки женщин. — Ты чего мою Галку лапаешь? Обезьяна!

Гражданин был нетрезв, решителен и зол. Даже олени на его свитере как-то напряглись и сцепились между собой рогами. Конечно, это так казалось из-за образовавшейся складки, но я даже поморгал, потому что животные вдруг показались мне очень даже живыми и били копытом.

— Ты куда? — схватила меня Алена за руку, когда я вставал, чтобы предотвратить крестовый поход от столика «нефтяников» на Тулуша.

— Салчака нельзя злить, он ухо откусить может, — улыбнулся я. — Пойду спасать бородатого.

Но Алена испугалась, почему-то подумала, что большой «шкаф» если и упадет громко, то непременно на меня, и потому руку не отпускала, и пока я вел с ней переговоры касаемо своего освобождения, в ситуацию вдруг вмешался редактор.

Поглаживая профессорскую бородку, он резво встал со стула и перегородил дорогу бугаю.

— Уйди, дед! — рыкнул на него перегаром мужик. — Я щас научу вашего клоуна манерам. Артист погорелого цирка, мать его верблюда за ногу!

— Сядьте на место, гражданин, ваша дама сама виновата, что не ценит вас и допускает лобызания