Джони, оу-е! Или назад в СССР - Михаил Васильевич Шелест

class="p1">— Вы же помните, что я увлёкся кельтскими легендами, эпосом, как вы их назвали. Так вот я в библиотеке нашёл книжку: «Древние сказания первых христиан» и прочитал её. Я мало, что понял, но там была легенда об апостоле Андрее и я написал по этой легенде стихи. А сейчас вы сказали, что многие писатели не верили в бога. Но ведь Лев Толстой верил?

На лицо Людмилы Фёдоровны не возможно было смотреть не морщась. Она словно съела лимон. Я сам хотел задать вопрос касательно религиозности Чехова, но завуч подставилась сама.

— Э-э-э… Это, Дряхлов не тема нашего урока…

— Но вы ведь сами сказали…

— У Толстова, между прочим, была такая вера в бога, что церковь наложила на него «анафему», то есть отлучила его. Поэтому, считалось, что он не верил в Бога.

— Понятно… А Достоевский? Он во с=всех своих произведениях поднимает тему веры. Он везде спрашивает: «А ты веришь в бога?». Устами своих героев, конечно, спрашивает.

Людмила Фёдоровна удивлённо воззрилась на меня, вскинув брови чуть ли ни до линии роста волос.

— Ты, Женя, молодец, конечно, что так глубоко погружаешься в смысл произведений, но не рано ли тебе думать о боге и о религии вообще.

— Как сказал один умный человек: «О боге никогда не рано думать, главное — не опоздать».

— И кто этот «умный человек»? — с ухмылкой спросила она.

— Карл Маркс, Людмила Фёдоровна.

Завуч вздохнула.

— Ладно, Дряхлов, доставай свою гитару. Послушаем его, ребята?

Ребята, особенно мальчишки, заорали: «Да!».

Глава 23

Не знала классиков Людмила Фёдоровна, а так бы удивилась, что атеист Маркс мог такое сказать. И снова подставилась бы под мой удар. Так говорил Маркс, будучи выпускником университета. Потом его мировоззрение поменялось кардинально.

— Ну, смотрите, я вас предупредил, — произнёс я с улыбкой и начал гитарный перебор: 'Та-тара-та-тара, татара-тата, татара-татара-тата…[1]

— С причала рыбачил Апостол Андрей, а Спаситель ходил по воде, — запел я, продолжая перебор струн.

Когда я закончил петь, повисла тишина, но через несколько секунд прозвенел звонок.

— Вот, — сказал я. — Такая вот легенда.

Класс молчал, Людмила Фёдоровна уже пришла в себя после первого куплета и припева спокойно дослушала песню, хотя явно порывалась прервать религиозную вакханалию, но что-то её останавливало. Наверное — любопытство.

— Да-а-а, — сказала Людмила Фёдоровна. — Сказать, что ты меня удивил, Евгений Дряхлов, не сказать ничего. Поразил ты меня прямо в сердце, Дряхлов.

— Вам не понравилось? — «наивно» хлопая ресницами, спросил я.

— Кхэ-кхэ… Стихи неплохие но содержание… Неужели у тебя нет других стихов и песен?

— Есть, но это самая красивая из них.

— Но смысл? В твоей песне религиозный смысл. Это пропаганда христианства.

Голос у завуча был совершенно стеклянным. В классе висела тишина.

— Христос был простым человеком, но его мифоло… гизировали, его последователи, — произнёс я, мысленно прося у Христа прощения.

— Но ведь ты поёшь про распятие.

— Это была такая казнь, очень распространённая и в древние, и в средние века. Нам про это на уроке истории рассказывали.

— Ладно, Женя, мы ещё обсудим твое творчество. — слова Людмилы Фёдоровны прозвучали зловеще-угрожающе. — А пока расходитесь. Урок окончен.

Я вложил гитару в чехол, взял ранец, и, делая обиженное лицо, вышел из класса, чуть задержавшись. Выйдя, наткнулся на сплошную и плотную толпу одноклассников, вдруг заоравших что-то сумасшедшими голосами. Разобрать, что они орали, не было возможности, мне даже показалось, что, они меня побьют, и я спрятался за гитарой.

Потом я сделал страшную рожу и прижав палец к губам, глазами показал на дверь класса русского языка и литературы. Ор постепенно стих. Я крадучись на носочках отошёл от двери и за мной точно так же, лыбясь во все лица, отошли мальчишки и девчонки. Потом Рошкаль треснул меня по спине портфелем и мы, смеясь и галдя, побежали на урок физики.

— Ну, ты, бля, выдал, Джон, — кривясь и щурясь от дыма, когда я встретил его на большой перемене, стоящим за углом школы, где мы в сентябре дрались с ним и с Кеповым. Я возвращался из дома, куда относил гитару.

— И нахрена ты это сделал? — спросил Кепов.

— Скучно жить, — ухмыльнувшись, сказал я и чуть поморщился от дыма. — Да и умные они все такие, что спасу нет.

— Это точно, — кивнул Рошкаль.

Кепов неопределённо хмыкнул.

— Ты, это, Джон, — начал Рошкаль. — Я бы хотел с тобой ещё подраться. Матч реванш… Не верю я, что ты меня снова побьёшь. Повезло тебе тогда, что я не попал.

— Конечно мне повезло, что я успел увернуться. Не увидел бы твой кулак, и кранты мне. Так уж заведено. У кого большая масса и намного сильнее удар, у того, считай, победа в кармане. И да, скорее всего, ты меня победишь. Но не факт. У меня арсенал больше. Я же тебе, когда мы в школе дрались, мог и пальцы сломать. Правильно?

Рошкаль скривился и посмотрел на свои держащие сигарету «сосиски».

— Потому, не факт, не факт.

— А давай подерёмся? — спросил он.

— Сейчас что ли? — удивился я.

— Да, не-е-е… После школы.

— Понимаешь, Жень. Сейчас у нас на носу новый год и праздничный вечер, а на вечере я должен играть и петь и до него осталось меньше двух недель. А если я себе что-нибудь сломаю, то не смогу играть на гитаре. Да и синяки не успеют пройти. Давай после каникул?

Всё это я сказал таким спокойным и деловым тоном, что Рошкаль хмыкнул и разулыбался.

— Не ссыш, бродяга. Молодец.

Он затянулся сигаретой, а я выбросил ногу вверх и подбил её. Сигарета вылетела из пальцев одноклассника, а он отпрянул назад.

— Бля! Ни хрена ты… Это, как это ты⁈

Кепов едва не проглотил свою сигарету, которую держал в губах, обжёгся и, матерясь, выплюнул.

— Ху*себе! — ошарашено произнёс он.

— Е*ануться! Ты видел? — спросил Рошкаль Кепова.

— Ё*тыть! Я чуть сигарету свою не съел.

Я стоял, словно ничего не произошло. Отработать удар, зная как его правильно делать, очень легко. Тренируясь, я словно восстанавливал свои навыки после некоторого перерыва. Тело, если медленно делать движения, слушалось и выполняло то, что требовалось, а скорость нарабатывалась количеством занятий и разработкой