Все дороги ведут в Реймс - Александр Петрович Харников

Зигмунд Запольский повел себя весьма странно. Узнав, что «Шлиссельбург» не будет заходить в Штеттин, а прямиком направится в Копенгаген, он устроил скандал, требуя, чтобы корабль непременно причалил в Штеттине. Дескать, там у него есть важное дело к одному из его родственников. Во время шторма он бестолково крутился у всех под ногами, мешая матросам делать свое дело. При этом сей полячишко вполголоса ругал «клятых москалей», которые виноваты во всем происходящем. Дескать, послушали бы они его, такого умного и опытного, и не попал бы «Шлиссельбург» в шторм, отстоялся бы в Штеттине.

Кончилось все тем, что Матвей Иванович Жидовинов велел запереть Запольского в каюте и не выпускать оттуда до тех пор, пока шторм не стихнет. Или в случае, если корабль начнет тонуть.

Но, слава богу, мы не утонули, и на подходе к Травемюнде поляка выпустили из каюты. Он вышел оттуда насмерть перепуганный, в щегольском кафтане, который был напрочь испачкан морской водой и рвотой. Глаза у него были ошалелыми, а голос этот любитель дальних странствий сорвал от крика и теперь изъяснялся со всеми шепотом.

Как ни странно, вице-канцлер Воронцов выглядел довольно бодро. Его больше одолевали вопросы, связанные с продолжением нашего вояжа. Ясно было, что до Копенгагена «Шлиссельбург» не дойдет. Кораблю потребуется долгий ремонт. Следовательно, надо было решать, как нам следовать во Францию – по морю или посуху. Для каждого из вариантов нужны были деньги, причем немалые. А их у Воронцова оставалось не так уж много. В Копенгагене он рассчитывал занять требуемую сумму у российского посла барона Иоганна фон Корфа, а также у датских купцов, которые вели торг с Россией. А в Травемюнде и в Любеке подобных заемщиков нам вряд ли удастся найти.

Граф Воронцов даже предложил продать свои драгоценности, чтобы на вырученные деньги нанять кареты и фуры для следования во Францию по земле. Но, по нашим расчетам, этих денег все равно бы не хватило на дорогу. А ведь надо было еще обновить одежду, испорченную во время шторма. Ну, не могут же посланцы российской императрицы явиться на коронацию в обносках, словно нищие с церковной паперти!

– Ничего, Тимоха, – сказал мне вице-канцлер. – Что-нибудь придумаем! Не может такого быть, чтобы мы, русские, не нашли выход из любого трудного положения!

Я лишь вздохнул. Чудес не бывает, тем более что у нас оставалось не так уж и много времени для того, чтобы добраться до Франции. Можно было, конечно, взять деньги в заем у местных банкиров, но многие ли из них захотят дать нам эти деньги? Ведь у русских – такими уж нас создал Господь – всегда было больше врагов, чем друзей. И наши враги могли бы намекнуть банкирам, чтобы они вежливо отказали нам в займе.

Об этом я прямо заявил Воронцову. Тот помрачнел, кивнул мне и, закончив разговор, отправился в свою каюту. Видимо, ему захотелось в одиночестве хорошенько подумать над тем, как выбраться из трудного положения. Я же прикинул, что единственный, кто мог бы нам помочь, был прусский король Фридрих. Он хоть и слыл изрядным скрягой, но если ему было нужно, то он мог бы ссудить российскому вице-канцлеру необходимую сумму. Такая услуга расположила бы к нему государыню, что было важно для Фридриха накануне большой европейской войны. А то, что она неминуема, я не сомневался.

Впрочем, свои умозаключения я решил до поры до времени оставить при себе. Для начала следовало пришвартоваться к пирсу в Травемюнде, начать работу по ремонту нашего бедняги корабля и подсчитать нанесенный штормом ущерб. А о дальнейших наших действиях можно было подумать уже после того, как мы немного отдохнем и приведем себя в порядок.

20 мая 1756 года. Вольный и Ганзейский город Любек. Тимофей Петров, он же Пьер Шиллингер, негоциант из Страсбурга

Вот так я и оказался в Травемюнде вместе с нашей делегацией. «Шлиссельбург» сумел-таки чудом добраться до этого порта, с давних пор принадлежащего вольному ганзейскому городу Любеку. Ведь река Траве, на которой находится Любек, относительно мелкая – то, что они называют фарватером, в глубину от восьми до десяти футов – а у нашего корабля осадка аж семнадцать футов! Зато в порту Травемюнде глубины более сорока футов – более чем достаточно не только для «Шлиссельбурга», но и для судов намного большего размера.

Вообще-то я должен был сойти со «Шлиссельбурга» в Копенгагене и отправиться на любом попутном корабле в Штеттин, имея на руках документы на имя негоцианта из Страсбурга Пьера Шиллингера. В них также значилось, что я поставляю голландскую селедку в Петербурге, а в Штеттин направляюсь по торговым делам.

Меня как солидного, но бережливого купца сопровождал всего один слуга, которого звали Клаус. Это был человек графа Александра Ивановича Шувалова, имевший в этом ганзейском городе знакомых, с помощью которых я рассчитывал встретиться с интересующими меня людьми.

Но теперь все изменилось. Во-первых, у нас практически не было денег – казна нашей матушки-императрицы в последнее время была практически пуста, и средства наша делегация – и я лично – рассчитывали занять в Дании через связи в российском посольстве. Как правило, это большой проблемы не представляло, так как датчане, даром что люди прижимистые, в коммерческих делах смыслят неплохо и знают, что им деньги, может, и не вернут, зато создадут такие преференции в торговле, что потраченное окупится во многие разы.

Зато теперь у нас не было не только финансов, но и времени отправиться в Копенгаген, найти там необходимую для дальнейшего путешествия сумму и вернуться в Любек. А деньги нужны были немалые – на дорогу, на постой, на новое платье взамен испорченного старого. И, конечно, на ремонт «Шлиссельбурга» – ведь даже его пребывание в порту должно было влететь нам в немалую копеечку, не говоря уже об оплате ремонта и необходимых для этого материалах.

Вот только банкиры заседали, как правило, в Любеке, а не в Травемюнде. И нам еле-еле хватило денег, чтобы добраться из Травемюнде в Любек. И если наша делегация поселилась на Рыночной площади, напротив ратуши, то мы с Клаусом остановились в трактире на Мёленстраат[59], неподалеку от порта. Буквально через пару часов после того, как я расположился в отведенном для меня небольшом, но аккуратном номере, Клаус передал мне записку от некоего Генриха Фогеля, представившегося моим старым знакомым, с предложением о встрече. Я не знал никакого Генриха Фогеля, из чего сделал вывод, что человек, написавший это послание, использовал вымышленное имя и фамилию. Что ж, решил я, посмотрим, что