Шайтан Иван 6 - Эдуард Тен

— Мишенька, а что, у вас там все такие… казаки? — прошептала бабушка, опасливо косясь на моих бойцов.

— Ну что ты, бабушка, это ещё агницы, — съязвил Михаил, шутка его вышла плоской.

Миша и Лейла составляли ослепительно красивую пару. Миша, возмужавший и окрепший, в парадной черной черкеске с серебряными эполетами, орденом Станислава и наградной шашкой, выглядел истинно мужественно. Лейла, юная и прекрасная, в белом платье с кавказскими мотивами, доминировавшими в ее наряде. Все счастливые невесты прекрасны, но Лейла сияла особенно. Катерина любовалась ими с грустной улыбкой. Затем началось свадебное застолье — чинное и на удивление скучное. Небольшой оркестр наигрывал что-то спокойное, камерное, словно для лучшего пищеварения. Танцы не задались. Желающих нашлось всего пять пар. Они кое-как прошлись мазуркой, попытались еще что-то — и выдохлись. Лейла не умела, Мара не горела желанием, Катерина тоже. К середине торжества веселье окончательно угасло. Миша, весь вечер не сводивший восхищенного взгляда с Лейлы, вдруг встал и громко объявил:

— Командир! Хочу наш хоровод станцевать. Поможете?

Сказано — сделано. Паша метнулся за барабаном. На пустовавший тацпол вышли все наши. Даже Аслан встал, замкнув треугольник. Мы выстроились лицом к заинтригованным гостям. В зале повисла напряженная тишина, все замерли в ожидании. Кивнул Паше — и грянула первая, неторопливая барабанная дробь. Первый круг — размеренный. Темп нарастал. Быстрее. Еще быстрее! Движения — четкие, резкие, как удары шашки. В такт вырывались короткие, хлесткие возгласы: «Ха! Ха! Ха!» Последний вихревой круг, стремительная связка, синхронный прыжок — в воздухе сверкнули выхваченные кинжалы! Громовое «Урррр-ааа!» — и все мы, как один, падаем на колено, замерли в финальной позе.

Тишина… Долгая, гулкая. И вдруг зал взорвался: гром аплодисментов, крики восторга, невнятные возгласы. Всё, как всегда. Хотя некоторые уже видели наш Пластунский хоровод, но он, каждый раз, вызывал бурю эмоций.

К нам пробился взволнованный Тютчев.

— Господа! Невероятно! — захлебывался он. — Восхищению нет предела!

Этим моментом ловко воспользовался Миша. Стоим мы кучкой — он и заводит:

Расцветали яблони и груши…

Поплыли туманы над рекой…

Что делать? Подхватили. Автоматом разбились на голоса — бас, тенор, баритон. Запели. И — о чудо! — скрипка из оркестра робко влилась в наш строй. К третьему куплету музыканты уже вовсю подыгрывали! Зал ревел: «Браво! Бис!». Спели на бис. Многие в зале подпевали.

Едва шум улегся, Миша громко сообщил:

— Тишина, господа! Исполняем «Коня»!

Савва взял первый такт. Андрей и Миша подхватили. Ну а там и все мы. Отзвучали последние слова. И наступила та гулкая, полная тишина, где ещё слышно эхо песни. Все замерли, боясь нарушить мгновение. Чей-то срывающийся голос:

— Ещё! Спойте ещё!

Спели казачью. «Дороги» — нет, не по случаю, да и грустная она.

Гости разошлись группами, по интересам. Молодые ушли. Мы с домочадцами, как и многие другие двинулись к выходу. Лишь Мелис осталась — Елизавета Алексеевна упросила её погостить. Смотрелись они, словно давние подруги.

Узнал, что бабушка Миши из рода Столыпиных. Получается реформатор Столыпин из их рода, наверное не родился ещё, а может совсем младенец. Я, скорее всего, не доживу до революции. Слава богу, не хочу видеть весь этот бардак. Хотя в этой жизни многое не так, как в моей истории.

* * *

Карета графа Васильева неторопливо, в составе колонны, двигалась к городу. Грустные мысли о прожитой жизни, воспоминания, всплывающие в сознании, поглотили его полностью.

— Но это нельзя оставлять не придав обнародованию подобные вещи! — неожиданно громко воскликнул Тютчев ехавший с графом.

— Вы о чём, Иван Фёдорович? — вздрогнул граф.

— Как о чём? Конечно же о вашем зяте, Петре Алексеевиче. Когда я спросил кто автор песен, он ответил, что они народные. Но Михаил Юрьевич сказал, что автор, ваш зять и он очень не любит когда говорят о его авторстве. Я считаю просто не приемлемым скрывать подобные шедевры. Да, именно шедевры. Необходимо опубликовать их, создать партитуры. Вне всяких сомнений они будут пользоваться популярностью. Эти песни просто потрясают своей простотой и душевностью. И не спорьте со мной, уж я то понимаю их красоту и близость к простому человеку. — возмущённо закончил Тютчев.

— Даже не собирался спорить, Иван Фёдорович, потому как полностью с вами согласен.

— Так подскажите ему, я даже согласен лично заняться этим делом. — захваченный своей идеей. — Остаётся только удивляться тому, как щедро природа наградила талантами Петра Алексеевича. — Вдохнул он. — Говорят, что цесаревич и его брат Павел очень дружны с ним?

— Насколько дружны не мне судить, бывали у нас в гостях. — усмехнулся граф.

— Знаете, Дмитрий Борисович, — Тютчев переключился на профессиональную тему, — я тщательно изучил мирный договор, привезённый вашим зятем. Документ составлен в целом правильно, если не считать нескольких неточностей и расплывчатых формулировок. Однако главное в ином: он способен стать толчком к серьёзным переменам на всём Кавказе. Если примеру Хайбулы последуют другие горские сообщества и действенность договора подтвердится, это откроет путь к укреплению нашего влияния в регионе. Учитывая активность Порты, подобный успех стал бы для нас существенным козырем.

— Мысли ваши, Иван Фёдорович, здравы и логичны, — кивнул граф, — но препятствий к исполнению наших замыслов — множество. Вопрос привлечения горцев под нашу сферу влияния я не раз обсуждал с Петром Алексеевичем. И каждый раз его доводы буквально разбивали вдребезги мою позицию. — Граф поморщился, вспоминая споры. Самое неприятное было в том, что Пётр неизменно оказывался прав: простого решения Кавказского вопроса не существовало. Единственный путь виделся в долгой, кропотливой работе гражданской администрации и военных структур, шаг за шагом.

— Горцы — не забитые крестьяне, — продолжил он с нажимом. — Грубость и чиновничий произвол по отношению к ним не пройдут. Вот именно это во многом и питает их недовольство, подталкивает к мятежам. Политика Ермолова — топор да огонь, жестокое силовое подавление — как раз и вызвала ту самую волну восстаний, что не затихает до сих пор. Многие предложения Петра Алексеевича разумны и глубоко продуманны. Но, как он сам выразился, осуществить их — «не с нынешним чиновничьим аппаратом и военной администрацией». Я, на досуге, свел воедино все его мысли и убедился: часть предложений можно и нужно внедрять уже сейчас. Но для этого нужен человек, подобный ему: решительный, настойчивый, не боящийся идти наперекор всей этой административной братии. Он нужен там, Иван Федорович, нужен отчаянно.