Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

нужен список всех костоправов, цирюльников и знахарок в городе, к которым за последние сутки обращался человек с такой бедой. Особенно в бедных кварталах, на Песках, за Лиговкой — там, где не задают лишних вопросов.

Я пытался вбить в него всю важность этого дела.

— Слушай в кабаках, в банях, у больниц. Везде, где люди чешут языками. Ищи тех, кто слышал о «мокром деле» на Невском. Кто-то что-то видел. Кто-то что-то слышал. Рубль — на еду и разговоры. Остальное — плата за молчание. Если кто спросит, чей ты, — молчи, как могила. Твоя жизнь теперь стоит меньше, чем эти монеты. Будь тенью. Можешь нанять мальчишек-беспризорников, пусть поработают. Понял?

Эта ночь изменила и его.

— Все пронюхаю, барин, — выдохнул он. — Не сомневайтесь.

Он взял деньги, сунул их за пазуху и, не оглядываясь, скользнул вниз по лестнице. Через мгновение я услышал, как тихо скрипнула задняя дверь, ведущая во двор. Он ушел.

Я не мог просто сидеть и ждать. Нужно было что-то делать, что-то строить, подчинять себе материю, чтобы не сойти с ума от мысли, что я не могу подчинить себе судьбу. Заглянув в комнату, убедился, что Катя спит.

Вернувшись в лабораторию, я сел за свой верстак. Чертеж. План. Система. Это был единственный мир, где я снова становился хозяином. Руки сами потянулись к инструментам, к чертежам. Я строил ловушку.

Взгляд упал на катушку тончайшей клавесинной струны, которую я купил для экспериментов. Прочная. Почти невидимая в полумраке. Пальцы сами потянулись к угольку. На чистом листе бумаги, рядом с чертежом гильоширной машины, начали появляться другие линии. Схемы. Рычаги, блоки, пружины.

Эта крепость больше не будет картонной. Этот дом научится кричать и кусаться.

Я перестал различать дни. Было только два состояния: тупое, вязкое бодрствование у постели Варвары, где время измерялось сменой холодных компрессов и тихим шелестом ее дыхания, и обжигающая, ясная лихорадка в лаборатории, где оно сжималось до секунд между ударами молотка. Мир раскололся надвое, и обе его части были адом — одна была адом беспомощности, другая — адом ярости.

На третий день лекарь, осмотрев Варвару, удовлетворенно хмыкнул и сказал, что «самое страшное позади». Но я видел темные круги у нее под глазами, видел, как вздрагивают ее ресницы во сне. Тело заживало. Вроде.

Беспомощность у ее постели я компенсировал лихорадочной деятельностью у верстака. Проект гильоширной машины был безжалостно сметен со стола. На его месте раскинулись другие чертежи. Мрачные. Зубастые. Без капли изящества. Я ушел в них, как монах в келью. Каждая линия, выведенная угольком, была молитвой

Первым делом — стилет. Взяв кусок лучшей шведской пружинной стали, я часами ковал его в горне. В этом процессе было что-то первобытное: огонь, металл, ритмичные удары молота, выбивающие из раскаленной заготовки не только шлак, но и мою собственную ярость. Затем, сменив молот на напильник, я начал выводить форму. Не нож. Именно стилет. Тонкий, трехгранный клинок, созданный не резать, а колоть. Оружие последнего шанса.

Затем началась микромеханика. Я разобрал свой тяжелый циркуль — верный инструмент, который был со мной с первых дней. Работая с точностью часовщика, я встроил в его полую ножку сложный пружинный механизм. Легкое нажатие на неприметную кнопку, замаскированную под регулировочный винт, — и из ножки, как жало змеи, на пружине вылетало тонкое, вороненое лезвие. Бесшумно. Мгновенно. Когда я собрал циркуль, он ничем не отличался от прежнего. Но теперь это был волк в овечьей шкуре. Я положил его в карман сюртука.

Дальше — «нервная система дома». На бумаге рождалась сложная, многоуровневая система сигнализации. Протянуть струны от клавесина вдоль окон и дверей было лишь первым шагом. Главная хитрость крылась в спусковом механизме. Я спроектировал систему из подпружиненных рычагов, где тончайшая проволока удерживала рычаг во взведенном состоянии. Малейшее натяжение или обрыв — и рычаг срывался, с силой ударяя по спусковому крючку старого часового механизма с боем. Ночью он будет приводить в действие оглушительный трезвон, усиленный большим медным тазом в качестве резонатора. Днем — тот же спусковой механизм будет соединен с маленьким серебряным колокольчиком в моей лаборатории. Тихий сигнал, что кто-то пересек периметр.

А у того самого разбитого окна в зале я спроектировал ловушку. Там падающий груз был соединен с рычагом, удерживающим небольшой бочонок, подвешенный под потолком. Внутри — густая, липкая смесь из дегтя и сажи. Не убьет. Но остановит, ослепит. И оставит метку.

Прошка вваливался в дом уже затемно. Каждый вечер он выкладывал передо мной свою пустую добычу — обрывки слухов, тупиковые версии, пьяную болтовню. Город молчал. Ни один лекарь не признавался, что лечил человека со сломанным локтем.

На четвертый день после нападения, когда я как раз заканчивал сборку первого спускового механизма, внизу раздались голоса. Услышав спокойный голос Варвары Павловны, я выдохнул. Она уже вставала, передвигалась по дому, опираясь на палку. Ее лицо было осунувшимся, но взгляд был прежним. Прямым, ясным, не терпящим возражений. Она вернулась.

Я спустился вниз. В холле, в окружении моих мастеров, стоявших с понурыми лицами, она отчитывала подрядчика.

— … и пока последняя щель в крыше не будет заделана, вы не получите ни копейки. И не смотрите на меня так. Можете жаловаться хоть самому Государю.

Она была великолепна.

Пока она командовала, я отозвал Илью, своего лучшего полировщика.

— Илья, бросай все. У меня к тебе особое поручение.

Я привел его в свою лабораторию, показал чертежи стилета и спусковых механизмов. Он смотрел на них, нахмурив брови. Он не был дураком. Он прекрасно понимал, что это не детали для станков.

— Илья, ты служил. Знаешь, что такое настоящее железо, а не безделушки, — сказал я, глядя ему в глаза. — Мне нужны руки. Надежные.

Он ничего не спросил. Просто кивнул.

— Будет сделано, Григорий Пантелеич.

Я отдал ему чертежи. Я нарушил свое главное правило — делать все самому. Но я больше не мог. Мне нужны были руки.

В тот вечер, когда я сидел у кровати Варвары, проверяя ее повязку, она вдруг заговорила.

— Вы не должны были… рисковать всем ради нас. Теперь они придут снова. Из-за вас.

Я промолчал, поправляя ей подушку.

— Они пришли не из-за вас, — сказал я наконец, не глядя на нее. — Они пришли за мной. А вы просто оказались на пути.

Она повернула голову и посмотрела на меня своими огромными, серьезными глазами.

— Спасибо, — прошептала она.

Я не нашел, что ответить. Просто