Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

Что вы творите⁈ Это же ворвань! Китовый жир, от которого во дворе дышать нечем! От него же вся медь позеленеет! — мой голос с непривычки перескочил на фальцет, — Окислится! Варварство! Вы портите точнейший механизм!

Кулибин медленно выпрямился. Усы старика подрагивали от сдерживаемого смеха — он явно наслаждался моментом. Роль свою он играл блестяще.

— Ах ты, неженка! — взревел он и с отмашкой швырнул на землю промасленную тряпку. Жирные брызги полетели во все стороны. — А чем мне его мазать было⁈ Твоим французским одеколоном⁈ Ворвань — она жирная, ход мягкий дает, ржаветь не даст! А что пахнет — так это дело рабочее, не фиалки нюхаем! Ты бы еще велел мне его бархатом протереть, счетовод!

На шум из мастерской выскочили Степан и Илья. На их лицах отразился неподдельный ужас. Непосвященные в наш план, они стали лучшей декорацией для этого спектакля.

— Иван Петрович! Григорий Пантелеич! Да что ж вы как дети малые! — запричитал Степа, бросаясь между нами, пытаясь предотвратить возможную драку. — Негоже так! Дело-то общее!

— Да пошел он к лешему со своим делом! — орал Кулибин, входя в раж. — У него все на бумажке гладко, а как до железа дойдет — так то одно не так, то другое! Ноги моей здесь больше не будет! Уеду в свой Нижний, от греха подальше! С вами каши не сваришь!

Солдаты Ефимыча, курившие у крыльца, с живейшим интересом наблюдали за представлением. Я краем уха уловил, как один из них, Лука, шепнул другому: «Ставлю рубль на старого. Глотка у него луженая».

Мой верный оруженосец Прошка с ужасом следил за нашей перепалкой. Услышав про отъезд Кулибина, мальчишка сорвался с места и в панике бросился в дом, к единственному человеку, который мог остановить эту катастрофу, — к Варваре Павловне. Его страх был убедительнее любой актерской игры.

Спектакль шел по плану.

Через полчаса, когда страсти якобы улеглись, из ворот выскользнул Прошка. Шмыгая носом и вытирая глаза грязным кулаком, он опрометью бросился в соседнюю булочную — наше главное «информационное агентство». Расчет был верным: через час весь квартал будет знать, что «у Саламандры дела табак, баре переругались вконец из-за какой-то вонючей смазки, и скоро всех выгонят на улицу».

Этот цирк мы повторили еще дважды. Днем я устроил новый скандал, обвинив Кулибина в том, что он неправильно проковал рычаг и тот стал слишком тяжелым. В ответ Кулибин обозвал меня «очкастым кротом» и пригрозил засунуть мои чертежи прямиком в печку. Каждый раз наши мастера честно пытались нас примирить. И каждый раз Прошка, искренне веря в наш раздор, мчался с последними новостями в булочную. Подкармливали его там что ли за сплетни.

Когда сумерки окончательно поглотили город, наш маленький театр закрыл занавес. За ужином в малой столовой нас было четверо — я, Кулибин, Варвара Павловна и Катенька, которая уже почти оправилась от пережитого ужаса и теперь тихо возилась со своей деревянной куклой у камина. На чистой льняной скатерти дымилась гречневая каша с жареным луком и грибами, в глиняной миске белела квашеная капуста, темнела краюха ржаного хлеба — простые, сытные блюда, от которых шел густой запах

Я поймал себя на мысли, что мы были похожи на сообщников после блестяще проведенной операции. А где-то на кухне ужинали Степан, Илья и остальные, все еще уверенные в нашем раздоре.

Отхлебнув квасу из большой оловянной кружки, Кулибин смахнул крошки с бороды и с хитрым прищуром посмотрел на меня.

— Ну что, счетовод, — протянул он. — Хорошо сегодня слезу пускал? Прямо как актер из французского театра. Я, признаться, сам чуть не рассмеялся, когда ты про мою ворвань заголосил. Не, не заголосил, а пропищал аки кой-чего прищемил, — он придержал смешок, глянув на Варвару. — А Степан-то наш поверил! До сих пор ходит, вздыхает, де, как же так, такие умные, а ругаются из-за сущего пустяка.

— Вы тоже хороши, Иван Петрович, — не удержался я от усмешки. — Про Нижний так кричали, что я сам почти поверил, будто вы уезжаете.

— А я, может, и уехал бы, — проворчал он, правда беззлобно, накладывая себе еще каши. — Кабы не насос твой проклятый. Интересно же, чем эта комедия закончится. А, черт с ними! Варвара Павловна, плесни-ка еще кваску! Завтра бой, так сегодня хоть брюхо набьем.

Варвара Павловна, слушая нашу перепалку, лишь неодобрительно качала головой, но в уголках ее губ, когда она думала, что никто не видит, пряталась легкая улыбка.

Но мне кусок не лез в горло. Спектакль окончен, но тревога с силой вцепилась в меня ледяными пальцами. Я ковырял вилкой кашу, в голове вместо вкуса грибов крутились одни и те же проклятые вопросы. Выдержит ли пайка на котле? Я сам ее делал, но под таким-то давлением… Не заест ли клапан? Пружина… правильно ли мы рассчитали ее упругость? А рукав? Мы его создали, но не испытали итоговый вариант…

— Все это хорошо, Иван Петрович. Сытина мы, может, и обманули. Но мы ведь так и не провели финальный тест, — негромко произнес я. — Мы собрали все воедино, однако как оно заработает под полным давлением — одному Богу известно. Мы идем в бой вслепую.

Веселость мигом слетела с лица Кулибина. Перестав жевать, он ответил:

— А как ты его себе представлял, это, счетовод? Мы и так весь день рисковали, таская эту бандуру туда-сюда по двору. Благо, спрятали в кладовой, убрали со двора. Дескать, все равно сломалась, чего добру пропадать. Любой глазливый человек уже мог смекнуть, что мы что-то хитрое умыслили. Благо, спектакль этот отвлек изрядно. А если бы мы еще и водой поливать начали? Да еще с такой силищей? Шум, пар от горячей воды, крики… Да к нам бы весь Невский сбежался поглядеть. И люди Сытина — в первых рядах. Они бы тут же поняли, что их за нос водят. И тогда… — он не договорил, но я и так все понял. — Нет, парень. Нельзя было. Никак. Теперь придется на удачу надеяться. На авось.

На авось. Я, человек XXI века, привыкший к многократным тестам, проверкам, сертификации, должен был положиться на «авось». Все мои расчеты могли разлететься на куски из-за одной-единственной, не замеченной нами мелочи.

Наше тягостное молчание прервала Варвара Павловна. Она тихо кашлянула, привлекая внимание.

— Завтра у нас будут гости, — произнесла она, аккуратно складывая свою салфетку.