Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

кредиторам и завистливым подругам. Ювелирное искусство? Нет, это была стратегия выживания. Театр одного актера. Блестящая ложь. В XXI веке это бы назвали «многофункциональностью» и продавали втридорога как образец прагматизма.

И именно в этот миг у меня сложилась в голове идея. Словно в сложном замке провернулся единственно верный ключ. Я не повторю эту идею, а выверну ее наизнанку. Их трансформеры разбирались на части. Мой — будет меняться, оставаясь единым целым. Не разборный, а динамический. Украшение-хамелеон.

Пальцы сами потянулись к угольку, и я, забыв обо всем, принялся лихорадочно набрасывать эскиз. В основе — перстень. Относительно массивный, в моем новом «варварском» стиле. В центре — тот самый «кошачий глаз», закрепленный на невидимой оси, способный вращаться. А вокруг него — сложнейшая подвижная система из десятков крошечных, взаимосвязанных «перьев», похожих на лепестки диковинного цветка. Каждое перо — двустороннее: одна сторона из вороненой стали, покрытая тончайшим слоем черной, почти поглощающей свет эмали; другая — из полированной платины, усыпанная мельчайшей алмазной крошкой, «паве», что вспыхнет мириадами искр при малейшем движении. При этом будет люфт, который будет изображать «подрагивание» перьев, оживляя украшение.

Механизм рождался в голове, опережая руку. Поворачиваешь центральный камень по часовой стрелке — и скрытая в толще оправы система микрорычагов и шестеренок, подобная часовому механизму, одновременно переворачивает все «перья» черной стороной вверх. Перстень обращается в «Ночную Птицу» — мрачную, готическую, таинственную. Украшение, созданное для интриг в полумраке салона Элен.

Поворачиваешь камень против часовой стрелки — и «перья» снова приходят в движение, являя миру свою светлую сторону. И вот на пальце уже не ночной хищник, а «Дневная Птица» — сияющая, яркая, торжественная, способная затмить блеск любой дворцовой люстры. Элен, которая ходит в храм.

Я продумал все до мелочей: высокий кабошон для камня, чтобы максимально раскрыть эффект «бегающего зрачка»; скрытый фиксатор, дабы механизм не срабатывал случайно. Это была задача для гения микромеханики.

И тут меня посетила еще одна мысль.

Сделать ее в единичном экземпляре я смогу, справлюсь. Но если поставить такое на поток? Эта мысль немедленно вернула меня к Кулибину.

Едва дождавшись утра, я подкараулил его за завтраком. Старик, на удивление, был в хорошем расположении духа и почти не ворчал.

— Иван Петрович, — начал я без обиняков. — Отвлекитесь от каши. Задачка для вас есть.

На столе перед ним лег мой ночной эскиз. Кулибин долго хмуро разглядывал рисунок, вникая в разрезы, показывающие сложнейший внутренний механизм.

— Это что еще за чертовщина? — пробасил он наконец. — Опять твои потешные игрушки? Шарманка на палец, что ли?

Сбивчиво, перескакивая с одного на другое, я стал растолковывать ему свою задумку: про вращающийся камень, двусторонние «перья», про скрытые в толще металла шестеренки. Он вяло слушал и поначалу на его лице был один лишь скепсис, но постепенно, по мере того как я углублялся в механику, в глубине его глаз разгорался огонек чистого инженерного любопытства.

— Сложно, — вынес он вердикт, когда я наконец выдохся. — И глупо. Побрякушка. — Однако он не отводил взгляда от чертежа, водя по линиям огрубевшим пальцем. — Но… ежели подумать… задачка-то красивая. В ней музыка есть, как в добрых часах.

Зацепило. Но тут же он поднял на меня свои выцветшие, ставшие за эти дни какими-то очень усталыми глаза, и посерьезнел.

Он очень странно посмотрел. Такого взгляда у него я еще не наблюдал. Мудрого. Даже не так — умудренного.

— Ты вот что, счетовод. У тебя силенки-то есть на такие фокусы? Одно дело — насос строить, дело государево. А это… это ж куча кропотливой, блошиной работы.

В этот момент я впервые увидел в нем просто очень пожилого, измотанного человека. И я решился.

— Иван Петрович. А зачем вам Нижний? Что вы там забыли? Сидеть в четырех стенах и мастерить для себя, в стол? Ваши идеи должны работать, жить в металле. Не в одном экземпляре, как диковинка для графа, а в сотнях, в тысячах. Я могу предложить вам стать сердцем этого дома. Главным механиком «Саламандры». У вас будет своя мастерская. Лучшие инструменты, какие только можно достать за деньги. Любые материалы. И ученики, которым вы сможете передать свое знание. Мы вместе будем делать вещи, которых этот мир еще не видел. Я сейчас не про насосы и перстни. Часы, автоматы, станки… Все, что родится в наших головах.

Получилось немного сумбурно. ДА и для самого себя — неожиданно. Выложив на стол все свои козыри, я замолчал. Я предлагал ему наследие, а не работу.

Кулибин долго молчал, глядя куда-то в сторону своей кузни, где уже разгорался утренний огонь. Его совершенно непроницаемый взгляд, был устремлен на меня, но, казалось, видел что-то иное. Ответа не последовало. Ни да, ни нет.

Кулибин неопределенно махнул рукой и отвернулся к своей каше. В этот момент подошла Варвара, накладывая и мне еду. Мы стали завтракать.

Я решил не поднимать еще раз эту тему. Будет еще время. Да и не отказал он мне сразу, значит есть еще шанс.

Начинался предпоследний день нашего пари — день большого спектакля.

Заговорщиков было трое. За чашкой утреннего чая мы втроем — я, Кулибин и Варвара Павловна — провели короткий военный совет. Суть плана сводилась к простому: разыграть перед невидимыми зрителями грандиозную ссору, полную взаимных обвинений. Роли распределились сами собой.

— Ну, с Богом, — проворчал Кулибин, допивая чай и тяжело поднимаясь из-за стола. — Пойду в комедианты записываться. Жаль, денег за это не платят.

Моей же задачей было сыграть карикатуру на самого себя — мелочного, придирчивого теоретика-чистюлю, для которого чистота механизма важнее его работы. От этой роли меня мутило, правда выбора не было.

Выждав с полчаса в своем кабинете, для вида перебирая бумаги, я спустился во двор. Пора. Вокруг кипела обычная уличная жизнь: скрипели полозья, надрывался разносчик. И все же спиной я чувствовал чужие взгляды. Может, вон тот прохожий, что слишком уж долго изучает вывеску напротив? Или тень, мелькнувшая в окне доходного дома через дорогу? Неважно. Зрители заняли свои места.

Кулибин как раз возился с предохранительным клапаном, с видимым удовольствием смазывая его какой-то густой, темной дрянью из горшка. Лучшего повода для ссоры и придумать было нельзя. Едкий запах ворвани ударил в нос еще на подходе.

— Иван Петрович! — гаркнул я так, чтобы слышали и за воротами. Мой голос дрожал от «праведного» гнева, в который я вложил всю свою злость на этот спектакль. —