Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

я чувствую себя как будто мне на грудь слон сел. Хреново, если честно.

— И обратно успеем до темноты? — спросил Норсон, натужно кашляя.

— Если не засидимся наверху. — На автомате ответил я, и обернулся к напарникам — Пойдут не все. Я, Анг, и кто-то из вас, смотрите сами по состоянию. Лучше бы ты конечно пошёл Сеня, потому что я собираюсь проверить аппаратуру! В лагере остаются два шерпа, на всякий случай, остальные собираются, и двигают вниз, нас не ждут.

Ровно в восемь мы вышли. Втроем. Фомин нашел в себе силы подняться и пойти на разведку. Мои слова о том, что я буду использовать баллоны, ему как будто сил придали.

Шли налегке: по одной связке верёвки, несколько карабинов, ледобуры, шесть ледорубов, один кислородный аппарат. Норсон остался в лагере вместе с шерпами: у него началось кровотечение из носа, и я не хотел рисковать.

Первый участок — длинный, пологий, с плотным настом. Потом — резкий взлёт, почти стенка. На солнце лёд блестел, будто залитый маслом, и кошки скользили. Анг рубил ступени, мы с Фоминым страховали.

Воздух был редок. Мы шли медленно, по пять-десять шагов и остановка. Дышать приходилось глубоко, через рот, но казалось, что кислород не доходит до лёгких.

Через два часа мы остановились на узком уступе.

Я вынул из-за спины барометр: 7360 метров.

На этой высоте уже чувствовалось, что мы перешли невидимую грань. Голова пульсировала, пальцы немели даже под перчатками. Фомин предложил включить кислород — хотя бы на двадцать минут, проверить, как работает система.

Он закрепил шланг к баллону, повернул вентиль. Сухой шипящий звук показался громче ветра.

— Пробуй, — сказал он.

Я вдохнул. Воздух был прохладный, почти без запаха, но он меня буквально оживил. Сразу отпустило тяжесть в груди, исчез звон в ушах.

— Работает, — кивнул я. — Отлично. Пусть поочерёдно пробуют все.

Через десять минут мы шли дальше, уже не на издыхании, а с уверенностью. Перед нами поднимался длинный гребень, уходящий под саму вершину Южной седловины. Мы не собирались лезть туда сегодня — только осмотреть путь, проложить первые отметки и закрепить верёвки для штурмового подъёма.

Солнце уже стояло высоко, и лёд начал «петь»: трещал под ногами, мелкие кристаллы падали вниз как песок. Снег тут был рыхлым и ненадёжным. Мы протянули первую верёвку вдоль узкого кулуара, обозначили места для будущих станций — где можно будет закрепить палатки четвёртого лагеря.

Эта площадка — узкая, метра три на пять, на склоне, где можно вкопать лишь половину палатки. Но другого места не было. Мы решили: сюда вернёмся для штурма.

Фомин чертил в блокноте схему, я делал пометки в журнале:

«Высота 7420 метров. Гребень устойчив. Лёд плотный, местами с настающей коркой. Подъём возможен при лёгкой нагрузке. Баллоны работают. Самочувствие удовлетворительное, у Фомина головная боль, у шерпа усталость умеренная. Видимость отличная. Вершина видна.»

Мы простояли там около часа. Потом я приказал спускаться:

— Всё. Хватит. Мы знаем, куда идти. Следующий раз поднимемся сюда со снаряжением, и штурмовыми палатками. Пора спускаться.

На обратном пути ветер усилился, но не перешёл в бурю. Солнце ослепляло, отражаясь от стенок льда. Двигались медленно, стараясь не оступиться на размягчённых участках.

К четырём дня мы добрались до лагеря три. Шерпы встретили нас с чаем. Мы сидели у входа в палатку, пили чай и молча смотрели вниз — там, внизу, в серо-голубой дымке, угадывался базовый лагерь. Я открыл блокнот и добавил последнюю строчку за день:

«Путь к вершине найден»

Отдохнув пол часа, мы начали спуск. До темноты мы успели спуститься до второго лагеря, где остановились на ночь. И в эту ночь, я впервые спал на горе почти как убитый.

Утро после спуска до второго лагеря было тихим и ясным. Погода нас радовала, что при подъёме, что сейчас. У всех было приподнятое настроение, казалось, что до подъёма на вершину остался последний рывок, всего ничего. Если погода опять не подведёт, у нас будет шанс. Я смотрел на улыбающегося Фомина и шерпов, а в груди у меня поселилась тревога. Такая погода на Эвересте сродни чуду, и не факт, что, когда мы пойдём на штурм, она будет нам благоприятствовать снова.

Ветер стих, над ледником клубился тонкий туман, а склоны Пумори и Лхоцзе отражали розовое солнце, словно горы и сами радовались нашему возвращению. Мы сидели возле палаток второго лагеря, молча пили горячий чай с жирным сухим молоком, и впервые за последние дни чувствовали, как в тело медленно возвращается сила.

Шерпы, казалось, тоже ожили — кто-то смеялся, кто-то напевал себе под нос непальскую песенку. Один из них, седой мужик лет сорока по имени Лакпа, достал из-за пазухи засохший кусочек ячьего сыра и с улыбкой протянул его Фомину — как знак уважения. Арсений отломил кусочек и кивнул в ответ. Этот жест — обычный, человеческий — показывал, что шерпы приняли нас за равных себе, таких же людей гор.

Второй акклиматизационный выход окончен, и выполнен идеально. Три дня, три ночёвки на высоте, разведка маршрута до штормового лагеря — этого хватит, чтобы организм привык, чтобы горло, лёгкие и голова приняли новую реальность. Теперь оставалось самое трудное — дождаться шанса, когда можно будет идти наверх для решительного штурма.

Спуск от лагеря два до базового занял почти целый день. Снег за эти дни подтаял, и кое-где трещины разошлись сильнее, чем прежде. Приходилось идти осторожно, снова и снова проверяя старые лестницы, переставляя костыли, ледобуры, натягивая новые участки верёвок.

К вечеру, когда солнце уже касалось пика Нупцзе, мы вышли на ровную площадку перед ледопадом. Внизу, в синеве сумерек, виднелись купола наших палаток — базовый лагерь. Шерпы, заметив нас, закричали и забили в пустые канистры, будто встречали героев.

Когда мы дошли, Фомин устало опустился на ящик с провиантом и усмехнулся:

— Ну что, Сидор, теперь можно и помирать спокойно — свою семёрку мы взяли.

— Рано помирать, — ответил я. — Нам ещё до восьми тысяч девятьсот метров доползти надо. И вернуться оттуда…

Следующие трое суток мы отдыхали. Каждый занимался своими делами: Фомин возился с кислородными системами, заправлял баллоны, проверял соединения и очищал клапаны; Норсон составлял донесения в резидентуру, чтобы передать их в Катманду; я составлял график штурмового выхода, и, наверное, в тысячный раз просчитывал все возможные варианты.

Мы решили: через четыре дня — выход к лагерю три, затем установка четвёртого штурмового лагеря на высоте около семь