Товарищи ученые - Петр Алмазный

главный особист. — А может быть еще больнее. Это мы умеем! То как зверь у нас завоешь, то заплачешь, как дитя. Понял, дуремар?

И пнул сильнее. В то же место. Задержанный взвизгнул.

— Не слышу ответа⁈

— По… понял!

— Василий Сергеич, — повернулся Пашутин к Волчкову, — как его зовут?

— Этот? Сидоренков, — прапорщик указал на пнутого, — монтажник в экспериментальном цеху. А этот, — ткнул в сторону жертвы табуретки, — Бубнов, водитель подсобного хозяйства.

И я заметил, как особист и прапорщик обменялись при этом многозначительными взглядами.

— А имена? — спросил шеф.

— Много чести, — усмехнулся прапор, — такому смраду. Хватит и фамилий.

— Это верно, — ухмыльнулся главный. — Сидоренков! Слышишь меня?

— Так… так точно.

— Молодец, правильно отвечаешь. Будешь дальше хорошо себя вести — глядишь, и выйдешь из этой истории сухим из воды. Обещаю! А начнешь крутить, мутить… врать, проще говоря — тогда обижайся на себя. Сядешь так, что уже не встанешь. Это я тоже обещаю! Усвоил?

— Да… Так точно…

— «Так точно» свое можешь бросить, говори проще. Сразу говорю, что мы про вас все знаем: вы шпионская сеть. Работали на противника. Все! Это не обсуждается. Не отпирайся, не трать время. Будет еще раз больно. И больнее. Усвоил?

— Так… да.

— Ладно. А отсюда мои вопросы и твои правдивые ответы. Итак, поехали! Отвечать быстро, кратко, ясно. Кто у вас главный, в вашей сети?

— Главный? Не знаю!

— Так, Сидоренков, ты меня не понял, что ли⁈ Сказал же: начнешь врать, поедешь уран добывать на рудники! И через год никто не узнает, где могилка твоя. Еще раз…

— Я правда не знаю! Всегда говорили: шеф, шеф… Как в этом… Ну, в кино!

— В «Бриллиантовой руке», — хохотнул старый лейтенант. — Все пропало, шеф!

— Тихо! — осадил его Пашутин. — Ладно, изменим вопрос: кто был самый старший для тебя? Из тех, с кем ты общался? Говори!

— Для меня? Для меня этот… Валерка Кузьмин из четвертого корпуса. А кто над ним — не знаю!

Особист глубоко вдохнул и выдохнул. Я безошибочно угадал в этом несколько наигранное, актерское разочарование.

— Так, — произнес он, — значит все-таки ты решил в шахтеры податься. Уран добывать. Нептун, Плутон… И сдохнуть на рудниках? Что ж, ладно. Дело твое.

Все это он говорил размеренно и равнодушно — и вдруг внезапно и резко топнул лежащего по щиколотке. Прямо по ахилловому сухожилию.

Но я видел, что он соразмерил силы. Бил чувствительно, но аккуратно, стараясь не покалечить.

Однако эффект был ошеломляющий. Наш пленник взвизгнул зайцем, а Пашутин тут же рявкнул, не дав опомниться:

— Еще хочешь⁈ Сейчас будет! Кто, я говорю⁈

— Рыбин! Рыбин! — плачевно простонал Сидоренков, — который завхоз! Но над ним еще кто-то, он сам говорил!

— Это он того шефом называл?

— Д-да…

Волчков и Пашутин вновь переглянулись. Прапорщик едва заметно пожал плечами. Контрразведчик вновь хотел что-то спросить у задержанного, но тут в тему ворвалась Аэлита:

— А папа! Это же они пришли… Значит, они к папе! Где он⁈ Он жив⁈

Одновременно ужас и ярость полыхнули в ней. Она фурией метнулась к Сидоренкову, но Волчков и еще один прапорщик успели перехватить:

— Стой! Стой! Девушка, вы что⁈ С ума сошли?

— Аэлита! — бросился я к ней, но она билась в руках военных, захлебываясь в рыданиях и ругани в адрес задержанных. Честно говоря, я попросту обалдел от этого, хотя чего тут не понять: стресс, шок, истерика! Совершенно естественно, хотя и необычно. Но сейчас все было необычно.

И это видимо, стало для критическим моментом для зашуганного, перепуганного Сидоренкова — какую-то пломбу в нем сорвало. Он сбивчиво, всхлипывая, затараторил:

— Я скажу, скажу! Да, Рыбин послал. Девчонку… извините, девушку припугнуть, чтобы язык держала за зубами. И тетрадку найти!

— Так-так-так, — торопливо и успокоительно заговорил Пашутин, чувствуя, что схватил кончик нити. И умело размотал Сидоренкова: тот, подстегиваемый направляющими вопросами, рассказал, что их срочно вызвал Рыбин и сказал:

— Так, слушай меня, агентура. У нас еще тот Гондурас вышел, — и рассказал, что к нему явился взбудораженный, взлохмаченный Кондратьев, с отчаянными откровениями: он догадался, что его старый знакомый, можно сказать, друг — глава шпионской сети! И забросал сослуживца горькими вопросами и упреками. В том числе сердясь и на свою собственную слепоту.

Видя, что он расколот, разоблачен, Рыбин вынужден был пойти на крайние меры.

— Убили⁈ — угрожающе вскрикнула Аэлита. — Да я сейчас сама вас тут убью!

— Тише! Да тише вы! — взмолились наши блюстители, боясь переполошить соседей.

— Нет! Нет! — умоляюще вскричал Сидоренков. — Да ни за что! Ну сами подумайте: только-только несчастный случай с этим…

— Кленовым⁈

— Да! Да! И так все на ушах, а тут еще главный снабженец исчезнет⁈ Да это невозможно! Нет. Его Рыбин нейтрализовал в погребе. Временно, говорит. Мы, говорит, все проблемы решим, не волнуйтесь, я все продумал…

— Как? Как собрался решать⁈

Пашутин чрезмерно взволновался, поймав сыщицкий кураж, и почуяв возможность сейчас вытряхнуть из предателя все — но вдруг вмешался Волчков:

— Потом! Борис Борисыч, надо срочно Рыбина брать. А Кондратьева спасти. Эти, — он кивнул на лежащих, — от нас не уйдут. Распотрошим до дна, все расскажут, всех сдадут! Сам видишь. А главаря надо брать сейчас.

Пашутин замешкался на секунду.

— Тогда как? — спросил он.

Волчков легонько ткнул ногой Сидоренкова:

— Ты, козлиная рожа! У него оружие есть?

— У Рыбина?

— Нет, у Луи де Фюнеса! Конечно, у Рыбина, у кого еще.

— Э-э… Вроде да, есть. Пистолет.

— Какой?

— ТТ вроде. Но не знаю точно.

— Хм, — насупился Пашутин. — Ладно. Так, этих двух заблокировать! Руки-ноги связать, чтоб шевельнутся не смогли. Веревки есть?

Веревки нашлись, конечно. Задержанных спеленали так, что они и вправду вряд ли могли двигаться. К Бубнову при этом начало возвращаться какое-то соображение, он забормотал:

— Серега! Серый!.. Где мы? Что за хрень?..

— Хрень у тебя на зоне будет, — пообещали ему. — Готовься! Если только лоб зеленкой не намажут.

Неизвестно, как задержанный воспринял такие прогнозы, но заткнулся. Пашутин стал было распоряжаться, велев мне и лейтенанту:

— Так! Ты, Иваныч, и Скворцов останьтесь тут, с хозяйкой, и этих двух обормотов