Александр Афанасьев - Врата скорби (Часть 2)

– У вас там не так жарко?

– У нас тоже жарко, но только летом. А зимой – бывает даже снег.

Понятие "снег" было Ихвану неведомо, он даже не представлял, что такое снег и вообще – практически не знал чувства холода. Осматриваясь по сторонам – он шел на выход из порта, и его другу ничего не оставалось, кроме как идти за ним…

Они вышли на улицу. Улица была не мощеной, и даже не выровненной, в ухабах и рытвинах. По обе стороны – большие, но выглядящие так же, как и малые хижины дома – просто большего размера. Запах горящего кизяка перебивал вонь от сточных канав, сходивших прямо в залив, привязанные, недовольно ревели верблюды. Шмыгали крысы, которые наверняка и сами становились чьей-то пищей. Сушеное или свежее крысиное мясо – часто единственное, какое могут себе позволить бедняки.

– Сюда…

Они свернули вправо. Судя по виду – это был постоялый двор. Большой. Прямо у стены – оправлялся какой-то бородатый мужик, оправившись, он встал и, не обращая ни на кого внимания, пошел в помещение. Злобно гудящие мухи ринулись на добычу…

– Для чего вам это? Вы же мусульманин.

– Да, я мусульманин. Именно поэтому.

– Объяснитесь.

– Посмотрите в окно…

– И что?

– Видите мечеть?

– Допустим.

– Людям, которые в нее ходят – никто не мешает быть мусульманами. Но при этом – они остаются людьми.

– Они стали людьми. После долгого, очень долгого пути. Понадобились поколения. И это мало связано с исламом, извините.

– Нет, как раз связано. Аллах и Пророк его Мохаммад – хотели добра тем, кто уверует. Вера – это способ становиться лучше. В то же время там, в тех краях, о которых мы говорим – злонамеренные люди используют веру людей, чтобы делать их хуже. Злее. Фанатичнее. Они не призывают их к труду, они призывают их лить кровь.

– И вы хотите это остановить?

– Да

– Понятно для вашего возраста, но…

– Возраст здесь не при чем…

– Эй!

Мирза открыл глаза

– Ты слышишь меня?

– Прости, ахи, что-то в голове помутилось.

– Это солнце. С непривычки. Надо зайти внутрь. Там мы найдем караван в горы…

И они зашли внутрь. Внутри было прохладнее – арабы умели строить свои постройки так, что внутри было прохладнее, чем на улице даже в самую лютую жару. Караван-сарай встречал путников тяжелой вонью немытых тел, бород, в которых застревала пища, несвежей еды и бурдюков с затхлой водой – они тоже издавали запах, хотя и не такой сильный. Людей было много, как раз – скоро подступало время отправки караванов, и люди кто договаривался о месте в караване, кто запасал воду и провизию в последний момент. Караван – единственный способ выжить в пустыне, без каравана – идут форменные безумцы.

– Стой здесь…

Ихван куда-то ушел, канув в толпу. Здесь он был свой, ему не привыкать ни к оправляющимся прямо на землю людям, ни к адскому запаху пота, ни к нищете. Это ему – все внове, и только азан – призыв к молитве, который они слышали, но не остановились, потому что были в пути, и модно было сказать, что находились на джихаде – азан был знакомым…

Горный мыс – скала далеко выдается в море, истошные крики чаек. Человек в черных очках на пол-лица – безошибочно бросает чайкам куски белой булки – и те ловят их на лету. Море – всюду, куда ни глянь…

Человек поворачивается.

– Кто ты?

– Я мусульманин.

Человек утвердительно кивает – ответ ему понравился. У него седая борода и нет одного пальца на правой руке – указательного.

– Это хорошо. Ты хочешь совет?

– Я хочу спросить…

Человек усмехается. Отщипывает кусок булки – и резким движением бросает себе за спину. Чайки – едва не налетают на него.

– Спросить у меня? Сходи в мечеть и спроси там. У кого ты спрашиваешь? Я мунафик. Лицедей. Неверный.

– Там нет воинов, чтобы мне ответить.

Человек усмехается

Сколько тебе лет, парень?

– Двадцать четыре.

– И что ты хочешь у меня спросить?

– За что вы там воевали, мударрис?[80]

– Хо…

Человек стоит недвижно, в черных очках – играют солнечные блики.

– По приказу. Подойдет такой ответ?

– Ни один человек не сделает по приказу того, что сделали вы, мударрис.

Человек снова погружается в мысли.

– Ты дурак… – наконец говорит он – если вызвался охотником идти туда. Но я отвечу тебе. Когда рядом с тобой живет народ, который в дикости своей – ходит прямо посреди улицы – хотя ничто не мешает выкопать сортир – есть одно из двух. Можно не обращать на это внимания – но тогда он пойдет на тебя войной. Теперь понял, за что я воевал?

Молодой человек кивает.

– Я понял.

– Постой!

Несмотря на то, что старик слеп – он отлично ориентируется в пространстве и по малейшим звукам – может понять, что происходит.

Молодой человек останавливается.

– Знаешь, что самое главное? Для тебя, когда ты пойдешь туда?

– Нет, мударрис

– Помни, что есть цель, а что есть средство. Когда средство становится целью – тогда и начинается самое дерьмо. Не допусти их ошибки.

Молодой человек кивает

– Храни вас Аллах, мударрис

Старик начинает смеяться, но смех быстро переходит в кашель.

– Ты что… – с трудом произносит он – шутишь?

Черный Форд образца одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года, нижегородский, со стандартной для России удлиненной рамой и простым кузовом – стоит в тупике, обсаженном барбарисом и елью: дальше дороги нет. Вверх, к дому на мысе – ведет узкая, камена тропка, вьющаяся среди валунов. Воздух звенит от жары, рука, высунувшаяся в окно – стряхивает пепел от сигареты. Дым – медленно тает в раскаленном воздухе.

– Откуда он его знает?

– Человек на переднем пассажирском сплевывает в пыль.

– Он не так прост. Это, как оказалось его дядя.

– Дядя?

– Не родной. Какой-то дальний.

Человек – снова плюет в пыль, со злостью. Слюна – моментально свертывается в пыльные темные катышки.

– Как все надоело…

– Что?

– Вот таких вот… на распыл. Когда все это нахрен кончится.

Водитель понимающе хмыкает. Он хоть и водитель – но у него офицерское звание.

– Со всем уважением, господин полковник… у этого может получиться.

– Из-за его национальности?

– Нет. Что-то есть в нем… такое.

Парень – внезапно появляется на тропинке, в нескольких метрах от машины, тот, кого назвали "господин полковник" – аккуратно отправляет окурок в пепельницу. Трава сухая как порох, от искры может вспыхнуть.

– Чего стоим – двигай…

– Мантах мед? Мантах мед?![81]

Мирза недоуменно посмотрел на спрашивающего – язык был незнакомый, он не понимал его. И кроме того, в арабском мире не было принято так вот приставать к незнакомому человеку, дергать его за рукав.

– Кто ты такой? – спросил он на общераспространенном аравийском диалекте – что тебе нужно от меня?

– Что ты здесь делаешь? Кто тебя привел?

– Я муслим.

– Кто ты такой? Я тебя не знаю

– Я муслим – твердо повторил Мирза – я муслим

– Что ты здесь делаешь? Иди отсюда

– Я муслим – третий раз повторил Мирза. Он знал, что один из способов выжить в арабском мире – повторять, что ты мусульманин. Мало кто осмелится понять руку на человека, открыто подтверждающего свою принадлежность к исламу. Да и сторонники у такого – найдутся в любой толпе.

– Ты не муслим! Я тебя не знаю, никто тебя не знает. Тот, кто пришел сюда – должен сделать заказ, иначе ему делать здесь нечего…

– Я его знаю…

Ихван подошел ближе – и тут же к спорщику, невысокому, носатому, почти облысевшему бородачу приблизился телохранитель. Зверского вида здоровяк с револьвером за поясом – но основным его оружием был не револьвер, а дубинка, в которую были вбиты стальные гвозди…

– А ты кто такой?

– Мое имя Ихван.

– Какого ты рода? С каким караваном идешь?

Ихван нехорошо улыбнулся

– Не слишком ли много вопросов ты задаешь, купец? Смотри, я могу принять тебя за ищейку…

– Я не купец! Я хозяин этого места!

– И какое право это дает тебе спрашивать, кто я такой и куда иду? Это мое дело.

– Любой, кто заходит сюда, должен быть с караваном или купить что-то у меня. Я не позволю здесь собираться всякому сброду!