Воронцов. Перезагрузка. Книга 4 - Ник Тарасов

Прасковья вошла, кутаясь в большой платок. Лицо её было встревоженным, под глазами залегли тени — видно, что не спала всю ночь. Она торопливо поклонилась и заговорила, теребя край платка:

— Да лихо у меня, барин. Аксинья слегла. Жар у неё страшный, я уж и не знаю, что делать. Уже и тряпки мокрые на лоб прикладывала, и не сбивается. Вчера побегала под дождём несколько раз — за скотиной бегала, загоняла. Вот, видать, простыла, — жаловалась Прасковья, и голос её дрожал от волнения.

Я нахмурился. Аксинья была её дочерью. Худенькая, бойкая, она помогала матери по хозяйству и считалась одной из самых работящих в деревне.

— Давно жар начался? — спросил я, уже прикидывая, что можно сделать.

— К ночи уже горела вся, — ответила Прасковья. — Думала, к утру полегчает, а ей всё хуже. Мечется, бредит. Говорит, что ломит всё.

Я кивнул, быстро принимая решение. В такой ситуации действовать нужно было без промедления. Простуда может быть опасной, особенно если дать ей разойтись.

Я накинул кафтан, вышел на крыльцо и громко позвал:

— Степан! Степан, где ты там? Иди сюда скорее!

Тот буквально через несколько минут уже бежал ко мне во двор, на ходу натягивая кафтан. Видно было, что вскочил из-за стола — на бороде ещё блестели капли кваса.

— Егор Андреевич, что случилось? — спросил он, останавливаясь у крыльца и тяжело дыша от быстрого бега.

— Ты с ивы кору надрал, как я велел? — спросил я, не тратя времени на объяснения.

— Да, Егор Андреевич, уже и высохла, — кивнул Степан, сразу поняв, к чему я клоню.

— Неси сюда.

— Много? — спросил он.

— Да нет, несколько кусков, — ответил я.

И Степан развернувшись, побежал обратно к своему двору.

Он вернулся минут через пять, держа в руках узелок из холстины. Развязав его, он показал мне несколько кусков ивовой коры — сухих, серебристо-серых с внешней стороны и красновато-коричневых изнутри.

— Вот, самая лучшая, — сказал он. — Молодая, в тени сушил, как вы и говорили.

Я взял кору, внимательно осмотрел, понюхал — запах был характерный, чуть горьковатый. Кивнув, я разломил её на кусочки и положил всё это в холщовой мешочек, который достала Машка.

— Машенька, — обратился я к жене, — поставила самовар?

— Уже кипит, Егорушка, — ответила она, поглядывая на самовар.

— Хорошо. Я сейчас приготовлю отвар, а ты запоминай, чтоб знала как сделать точно такой же.

Машка кивнула, готовая внимательно слушать. Я же сходил к флигелю, где у меня были инструменты, взял небольшой деревянный молоток и вернулся в дом. Взял мешочек с корой и стал методично бить молотком по мешочку, чтобы кора превратилась в мелкую крошку.

— Видишь, Машенька, — говорил я, продолжая работу, — кору нужно измельчить как можно мельче. Тогда все её полезные свойства лучше выйдут в отвар.

Бил я аккуратно, но сильно, чтобы кора хорошо крошилась, но не превращалась в пыль. Через несколько минут открыл мешочек и показал Машке — кора превратилась в мелкие кусочки, не крупнее чечевичного зерна.

— Вот так и должно быть, — кивнул я, довольный результатом. — Теперь нужен горшок.

Машка быстро подала мне небольшой глиняный горшок, где-то на грамм семьсот — как раз такой, какой был нужен. Я высыпал крошки коры на чистую тряпицу и отмерил три полных деревянных ложки.

— Запомни, Машенька, — сказал я, ссыпая измельчённую кору в горшок, — три ложки на такой горшок, не больше и не меньше. Если положить больше — будет слишком горько, и больная не сможет пить. Если меньше — не будет толку.

Она внимательно смотрела и кивала, запоминая каждое движение. Прасковья тоже стояла рядом, не сводя глаз с моих рук.

— Теперь, — продолжил я, — нужно залить кору кипятком из самовара доверху. Только не просто залить и оставить, а именно кипящей водой, чтобы сразу началось действие.

Я поставил горшок на специальную подставку у печи — так, чтобы потом можно было легко его достать. Налил воду в горшок, стараясь, чтобы она падала ровной струёй и хорошо смачивала все крошки коры.

— Видишь, как вода сразу темнеет? — показал я Машке. — Это значит, что кора отдаёт свои силы. А теперь нужно поставить горшок в печь, чтобы отвар прокипел четверть часа. Не меньше и не больше.

Я аккуратно поставил горшок в печь, туда, где жар был ровный, но не слишком сильный.

— А пока отвар кипит, — обратился я к женщинам, — подготовьте чистую посуду для него и тряпицу, через которую будем процеживать. Тряпица должна быть из тонкого холста, чтобы отвар был чистым, без крошек.

Машка и Прасковья засуетились, доставая из сундука чистые тряпицы и перебирая их, выбирая самую подходящую. Я же достал из шкафчика маленький глиняный горшочек с мёдом.

Прошло ровно четверть часа, и я достал горшок из печи. Отвар получился тёмно-коричневым, почти как крепкий чай, и пахнул характерной горечью ивовой коры.

— Теперь, — сказал я, — нужно процедить отвар через тряпицу, чтобы в нём не осталось крошек. Делать это нужно аккуратно, не торопясь.

Я показал, как натянуть тряпицу в несколько слоёв на пустой горшок, закрепив её вокруг краёв, а потом медленно, тонкой струйкой, наливать отвар, чтобы он проходил через ткань, оставляя на ней все крошки и примеси.

— Запомни, Машенька, — говорил я, пока отвар медленно капал в чистый горшок, — такой отвар сохраняет силу до завтрашнего утра. Потом его нужно будет сделать свежий. И хранить его нужно в прохладном месте, но не на холоде.

Когда весь отвар был процежен, я перелил его в глиняный горшок, который Машка специально приготовила. Отвар остыл как раз до нужной температуры — тёплый, но не обжигающий.

— Вот, Прасковья, — сказал я, передавая ей горшок, — поить Аксинью нужно так: по три-четыре глоточка за один раз, потом минут через десять-пятнадцать — второй раз. Горькая получится, так что можно в кружку налить и ложечку мёда добавить, — я протянул ей и горшочек с мёдом. — Через полчаса температура должна спасть, да и ломота в мышцах пройти.

Прасковья приняла горшок и мёд с таким благоговением, словно это было не лекарство, а какое-то сокровище.

— А если не поможет? — спросила она тревожно.

— Поможет, — уверенно ответил я. — Но если вдруг