Японская война 1904. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов

они думали, а я вот размышлял о легендах. Ведь действительно рецепт рубинового стекла я приметил у китайцев, вот только они использовали для него не золото. Вернее, был рецепт и с ним, но мои умели добиваться подобного эффекта за счет растворения в стекле мельчайших крупиц меди. Около 1 процента от массы, потом специальный обжиг с ограниченным доступом кислорода, потом еще один на малой температуре, и вот оно — рубиновое стекло.

Реальность оказалась проще легенд, но, как бы там ни было, медали работали… Если бы все остальные дела и задумки удавалось так же просто довести до конца. А то вот прямо перед поездкой получил письмо из Санкт-Петербурга, и там все шло совсем не так хорошо, как хотелось бы. Я-то надеялся на скорые новости по «Крабу», а вместо этого Анна рассказала, что у нашей ученой братии уже стало не хватать энтузиазма. А там и потери пошли.

Так, Жуковский получил телеграмму от Рябушинского и уехал обратно в Москву — хорошо, основные его идеи уже были включены в проект. Шателен исчез молча, так и не дождавшись, пока мы перейдем к практической части по электрике. К счастью, другие инженеры по этому направлению у нас еще были… Потом мы потеряли Крылова: этот хотя бы извинился, но тоже почти перестал приходить — сказалась загрузка по его основной занятости в Опытовом бассейне.

У нас еще оставалось ядро тех, кто мог продвинуть что-то новое, но… Стало очевидно, что команда звезд — это не такое уж и простое дело. И кто останется от нее через две недели? А к концу месяца? В итоге весь остаток пути до Ляояна я думал над тем, не совершил ли я ошибку, замахнувшись на столь серьезный технический прорыв. Может, для начала стоило просто нарастить массу броневиков, наработать навыки, собрать собственные идеи с тех, кто ими занимался? Это было бы так разумно, так правильно, но увы: все мое чутье, все мои инстинкты прямо-таки орали, что времени у нас совсем нет.

Паровоз загудел, подходя к станции, и я вынырнул из своих мыслей, выглянул в окно — и Ляоян совсем не походил на военный город, каким был еще пару месяцев назад. В поле еще были видны следы укреплений, но именно следы. А в самом городе кипела совсем другая жизнь. Вывески театральных выступлений, балетов и литературных чтений. Десятки мальчишек, разносящих газеты, и сотни, даже тысячи модно одетых дам и молодых людей, прибывших в Маньчжурию, чтобы оказаться поближе к победе.

— Злитесь? — ко мне в купе заглянул Огинский и сразу все понял по одному выражению лица.

— Вспомнил, что сейчас в Порт-Артуре, например, спит всего по паре часов в день Татьяна Гагарина. Делает все, чтобы госпиталь работал как часы и продолжал спасать тысячи русских жизней. А тут…

Напротив вокзала как раз остановился экипаж, и из него плавно, словно падающий вишневый лист, вышла закутанная в явно очень модное платье дама. Почему одни готовы жизнь положить ради Родины, а другие просто прожигают свободные часы и минуты без всякой пользы? Разве это справедливо?

— Кажется, это к вам, — Огинский проследил за моим взглядом, а там увидел и куда идет эта модистка.

— Не думаю, — я покачал головой. — Да, поезд у перрона один, наш. Но тут десятки других офицеров, так что, скорее всего, это их знакомая.

— Не думаю, — теперь уже Огинский покачал головой. — Не думаю, что Матильда Кшесинская могла бы найти в этом поезде кого-то другого, достойного беседы с ней, кроме вас. Так что вы, Вячеслав Григорьевич, знаете о балете?

Глава 14

От необходимости общаться с королевой русского балета настроение совсем испортилось. И зачем еще она пришла… Что-то узнать для великого князя, для кого-то в столице, может быть, вообще, для поляков? Я потер лоб, пытаясь вспомнить, а что именно мне известно о Кшесинской из будущего. И ничего не получилось.

— Добрый день, Вячеслав Григорьевич, — балерина заглянула ко мне в купе, наполнив его запахом тяжелых французских духов.

— Добрый день, Матильда Феликсовна, — я внимательно прошелся взглядом по стоящей передо мной гостье.

На вкус из 21 века я бы не назвал ее красоту вызывающей или выдающейся, но какое-то странное очарование в ней точно было. Мягкий взгляд, искренняя улыбка, еще и волосы были собраны в две кички по бокам головы — совсем по-детски.

— Это называется балетный пучок, — Кшесинская проследила за моим взглядом. — Большинству хватает одного, но у меня волосы густые, и, когда занимаешься, только так их и можно удержать.

— Вы еще занимаетесь? — спросил я. — Мне казалось, вы сейчас уже стали больше покровительницей русского балета…

— Пока будут силы — буду заниматься, — балерина снова улыбнулась. — Балет ведь чем-то похож на армию. Пока девушки видят, что я могу сделать все 32 фуэте «Лебединого озера», я смогу вести их за собой. Ошибусь — смогу остаться частью стаи, и никто даже не покусится на мою еду, но вот вожаком после такого уже не быть.

Чем именно это похоже на армию, она прямо не сказала, но и так все было понятно. А я посмотрел на эту еще совсем молодую девушку с настоящим уважением. Совсем не тот настрой, который нужен на серьезный разговор.

— Вас кто-то послал? — я не выдержал и, пока совсем не поплыл, задал вопрос в лоб.

— А ведь у меня многие спрашивают именно это, — Кшесинская ни капли не обиделась. — Однако я всем отвечаю одно и то же: меня интересует только балет.

— Но зачем тогда вы здесь?

— Хотела познакомиться, — она пожала плечами. — Вы — герой этой войны, образ, который еще несколько лет, а то и больше, будет вдохновлять миллионы людей по всей стране. Я хотела увидеть вас вживую, почувствовать вашу силу, энергию… Теперь, когда я буду сама танцевать героев или даже ставить движения кому-то другому, в каждом из них будет немного от вас. А значит, мои балеты станут еще реальнее, еще более живыми.

Я не чувствовал в словах Кшесинской фальши, но в то же время поверить в них было очень непросто.

— И никаких покровителей, которые стоят за вами?

— А кто стоит за вами, Вячеслав Григорьевич? — балерина усмехнулась. — За некоторыми людьми действительно видны тени сильных мира сего, но