Подонки! Однозначно - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

проставился, что я тебя вернул на верховное командование. Если брякнешь, что на командование побеждёнными, ударю больно. Доставай заначку и наливай! А я расскажу про грандиозную идею.

Она была проста и авантюрна одновременно, на подготовку требовалось около месяца. За это время в войсках фронта, отступившего от Риги, вводятся полевые ревтрибуналы, распускаются солдатские комитеты, саботажники и паникёры вешаются казаками. Одновременно солдатня получает щедрые посулы: огромные земельные наделы после подписания мира. За этот месяц, оголяя фронт против австрияк, а также из Финляндии, из Москвы и из Петрограда к Прибалтике стягиваются наиболее жизнеспособные части. К концу сентября Русская армия проводит не стратегическое, как это совершенно бездарно было сделано летом, а точечное наступление южнее Риги, отрезая германские войска в городе от основных сил, и становится в глухую оборону.

— Рига — порт, — не вдохновился планом Брусилов. — Снабжение морем не перережем. Острова у нас, но… Балтфлот разве что митинговать горазд.

— Поливаем фарватер с берега орудийным огнём. Река там узкая, из полевых не промахнёшься. Как опустится какое судно на киль, так и запечатает фарватер, Рижский залив и Даугава мелкие. Алексей Алексеич, надо! Вот тогда и начинаем переговоры с кайзером. Будет упираться — рижский гарнизон сдохнет с голодухи.

— Разом с российскими обывателями…

— Ничего подобного. Если германцы будут уверены, что мы больше не возобновим наступление, а нам нечем и незачем переть на их пушки, им за счастье вывести войска из Риги, ослабить фронт и перекинуть зольдатиков в Западную Европу. Пусть французы да англичане повоюют, мы устали.

Брусилов молчал долго. Потом сказал:

— Не выйдет столь крупную кампанию сохранить в тайне. Тысяч двести только для первого прорыва собрать, свести воедино под Ригу…

— Значит, изо всех сил напускаем туман: делаем оборону, чтоб дальше враг ни шагу. Строй полевые укрепления, чего ещё там военная хитрость напридумывала. Эй, коньяк зажал? Наливай. И, кстати, где Корнилов? Мне он нужен, как говорили в старину, в железах.

— Будет тебе Корнилов. Но осторожно. Зело популярен. Не казни его, придержи.

Седов развёл руками.

— Рад бы, но… Вчера Крымов повесился в камере, узнав, что из-за него погибли 129 офицеров и 2 генерала. Разорвал штаны на полосы, сплёл верёвку, зацепил за решётку окна и так отдал богу душу — в одних подштанниках. Да ещё обделался, когда затих. Жизнь — как детская рубашка, короткая и обосранная.

— Толковый генерал был, жаль. Только задурили ему голову. А Корнилов вообразил себя новым Бонапартом. Что обещал созвать Учредительное собрание — не верь. Такие власть добром не отдают.

— Я и не обещаю Учредительное. Вместо него — всенародные выборы в Советы. Власть и так уже советская, какое, к едреням, Учредительное собрание?

— Тоже не уйдёшь? — пристально глянул Брусилов.

— Уйду. Но позже. Когда революционные изменения станут необратимыми. Пока всё ещё можно отыграть взад — рано.

Председатель опрокинул, наконец, рюмку генеральского коньяка и откланялся, отказавшись от продолжения банкета. И так в «Илье Муромце» немилосердно трясёт и качает, заблевать кабину — не комильфо.

26 августа в субботу Седов, едва пришедший в себя от воздушного вояжа в Могилёв, с утра устроил смотр перебежчиков из РСДРП. Дан и Вышинский получили обещанные портфели, в преданности революции в интерпретации СПР клялся Майский, отныне — нарком труда. Примерно половина перебежчиков принадлежала к богоизбранному народу, никто из них не отказался явиться под председателевы очи, оправдываясь шабадом.

Куда более ценными были латыши Петерс и Лацис. Чувствуя, что на их национальных чувствах можно играть, Седов раскрыл часть плана по возвращению Риги, увидел воодушевление в глазах обоих, перемешанное с лёгким скепсисом: разве такое возможно?

— Только при условии крепкого тыла, восстановлении дисциплины в войсках. Борьба с контрреволюцией и саботажем выходит на первый план. Товарищи! ЧК Временного правительства распущена, да она ничего путного и не сделала. Образуем свою — новую революционную Чрезвычайную комиссию с самыми широкими правами.

— Особую полицию? — уточнил Петерс. — Весьма своевременно.

Он говорил с лёгким прибалтийским акцентом. Внешне запросто сошёл бы за русского, и это прекрасно. Слишком много семитских лиц наверху.

— Больше чем полицию-милицию. Прости за высокий стиль, скорее карающий меч пролетариата и всего трудового народа. Полномочий много, но и ответственность высшая. За злоупотребления — вплоть до расстрела. Знайте же, чрезвычайность сохранится только до окончания войны и прекращения сопротивления эксплуататорских классов. Вы не слышали про их сопротивление? Гарантирую — будет. Например, мне доложили, что ряд промышленников оказали щедрую финансовую поддержку корниловцам. В их числе Рябушинский, Морозовы, Третьяков, Путилов, Вышнеградский и другие. Что, миндальничать с ними? Как только Корнилова в наручниках привезут в Петроград, состоится заседание ревтрибунала. Толстопузы тоже предстанут перед ним, их имущество отойдёт казне. И тогда начнут возмущаться другие денежные тузы, опасаясь — не придёт ли их черёд? Не придёт, если всё по закону! Или дрожите от страха, что ночью в вашу дверь постучится наряд ВЧК.

На простоватой физиономии Петерса нарисовалась задумчивость, Седов догадался, что экс-большевик думает как осуществить грандиозные планы, в отношении принять ли на себя командование отрядами ВЧК сомнений нет. Лацис гордо вскинул клочковатую бороду.

— «Строгость и справедливость» — это напишем на наших знамёнах.

Уж точно звучит лучше, чем про холодные руки, горячую голову и какое-то там сердце, внутренне согласился Седов. Петерс получил поручение разработать декрет об учреждении ВЧК, возглавляя всероссийскую и петроградскую службу, Лацису была обещана должность главного московского комиссара.

Когда оба латыша ушли организовывать строгую справедливость, в кабинет заглянул Антон и молча положил на стол передовицей вверх газету «Петроградские вести». Оказывается, рыбачьи сети вытащили из озера Разлив два изрядно попорченных тела. Рабочий из Сестрорецка Николай Емельянов, опрошенный милиционерами, опознал по одежде и мелким вещам обоих погибших — большевиков Ленина и Зиновьева. В их черепах обнаружены пулевые ранения.

— Как там? «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца: Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца», — Седов процитировал Пушкина, чтоб скрыть замешательство. Он рассчитывал, что гибель их не раскроется ещё сколько-то месяцев, пока об Ульянове и Зиновьеве не забудут окончательно. Не повезло. — А деньги обнаружены?

— Про деньги не пишут… Подрезали их деньжата, знамо дело.

— Знамо-то-знамо, но кто-то наверняка заподозрит, что имело место политическое убийство. Срочно Каменева и Фрунзе! Пусть газеты пишут, что милиция ищет грабителей, убивших двух видных революционеров и забравших все имевшиеся у них ценности. Если хоть кто-то обвинит нас, редактора — в расход,