Подонки! Однозначно - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

типографию и редакцию спалить к чертям. С агитацией у нас плохо… Где Бонч-Бруевич?

— В Петрограде, — ответил Антон, смущённый столь резким переходом. — Найти?

— И немедля ко мне.

— Под конвоем?

Седов рассмеялся.

— Нет. Ничего он не натворил. Дело к нему есть.

Вызванный довольно интеллигентный мужик в круглых очках стопроцентно происходил из хорошей семьи. Лицо знакомое, неоднократно попадался на глаза. Спросил разрешения, присел на краешек стула.

— Ваша нынешняя должность, товарищ Бонч-Бруевич?

— Заместитель председателя Петросовета, товарищ председатель.

— Стало быть, радиолампами занимаетесь в свободное от революционной работы время.

— Какими радиолампами? — у того даже очки подпрыгнули от удивления. — Это что-то телеграфическое?

— Естественно… Или у вас брат имеется?

— Имеется. Генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. Беспартийный, но социалистам сочувствующий. Я — Владимир Дмитриевич.

— Ни хрена не понимаю… Кто же у вас по радиосвязи?

Тот задумался, потом вспомнил.

— Так, наверное, Михаил Александрович. Тот из орловских Бонч-Бруевичей. Он что-то в Твери на радиостанции промышляет. Мы не общаемся.

— Точно, Михаил Александрович… Запамятовал. О себе расскажи.

Бонч-Бруевич оказался из белорусской шляхты польско-литвинского происхождения, в революционном движении лет пятнадцать, занимался духоборами и прочими религиозными меньшинствами, в целом человек приятный…

— Стоп-стоп, — прервал его самопрезентацию Седов. — То есть по религии спец. Как там, «религия — опиум для народа»?

— Можно и так.

— Значит, забираю тебя из муниципальных властей. Нам нужен особый комитет при СНК по взаимоотношениям с православной церковью, католиками, мусульманами, иудеями, протестантами и прочими ушибленными на голову.

По глазам Бонч-Бруевича увидел, что тот не одобряет «ушибленных» по отношению к конфессиям, но и возразить не посмел, молодец.

— … А также атеистическая пропаганда. Марксисты мы или нет? Берёшься.

— Если партия прикажет…

— Здесь и сию минуту партия для тебя — это я.

— Средства, бюджет…

— Именно! Средства будешь добывать ты — для Советского государства. Пока идёт война, золота не хватает катастрофически, а попы накопили предостаточно на три войны. Наипервейшая задача — частичное изъятие церковных ценностей на дело спасения страны.

— Не отдадут!

— Ещё и упрашивать будут: возьмите, только не стреляйте. Работать начнёшь с ВЧК и товарищем Петерсом. Силовая поддержка акций — на нём. Если Русская православная церковь намерена продолжить существование, каждый поп должен внушать пастве: советская власть ниспослана богом. Только преданный советской власти получает шанс войти после смерти в царствие небесное.

— Я — атеист, Дмитрий Леонидович, но, боюсь, православных к этому не принудить.

— Глупости. Поговори с товарищем Петерсом. Для несогласных придумаем что-то зело особенное, тогда остальные в чёрных рясах бегом прибегут за членскими билетами в СПР. Всё, иди работай!

Вопреки принятой в Российской республике шестидневке, Седов намеревался отдохнуть и, тем более, расслабиться назавтра в воскресный день после перенесённых треволнений недели. Но судьба решила иначе, к нему зачастили посетители, коих не принять было бы неблагоразумно. Некоторые возмущались мерам безопасности, когда матросы охраны ощупывали их карманы, заставляли показать содержимое сумок и саквояжей, изымая оружие с обещанием отдать при выходе. Тем не менее, пришедшим рисковать не хотелось.

Взъерошенные после обыска, но вынужденные придержать недовольство, заявились члены бывшего ЦК бывшей кадетской партии, объявленной вне закона за моральную поддержку корниловцев.

— Рассаживайтесь вокруг стола, товарищи заклятые враги трудового народа! — пригласил Седов. — Радушного приёма не обещаю, но, видно, нам есть что обсудить. Представьтесь, не всех вас знаю по газетам.

— Глебов Николай Николаевич, — проскрипел самый возрастной из них, увенчанный длиннющей седой бородой как у старика Хоттабыча, вызывающей желание выдрать волосок и произнести заклинание «трах-тибидох». — Заводчик, владелец фабрики электротехнических изделий.

— Кони Анатолий Фёдорович, — отрекомендовался второй. — К бывшей партии кадетов отношения не имею. Профессор уголовного судопроизводства…

— Оправдавший террористку Засулич. Нечем гордиться.

— Но суд присяжных…

— Полностью обанкротился, — срезал его Седов. — Мы создаём новое народное революционное судопроизводство, где высокооплачиваемые краснобаи вроде Плевако или Александрова не смогут освободить от справедливого приговора негодяев, способных много заплатить, а простой рабочий останется без защиты. Хотите — участвуйте в работе комиссии Наркомата юстиции по судебной реформе. Следующий?

— Я тоже мог бы оказаться полезен, имею опыт написания законов в Юридическом совещании при Временном правительстве. Набоков Владимир Дмитриевич, профессор уголовного права.

— Сколько там полагается по уголовному праву за растление малолетней? Ладно, в другой раз, — одёрнул себя Седов, потому что сын этого профессора ещё не написал «Лолиту». — Дальше?

— Кокошкин Фёдор Фёдорович. Также юрист и сын юриста, — он вряд ли понял, почему сочетание «папа — юрист» вызвало неприязненную гримасу у председателя. — Готовил документы к выборам в Учредительное собрание.

— То есть накормил казёнными бумагами мусорную корзину. Последний, кто вы?

— Корнилов Александр Александрович… — назвавшись, испугался выражения лица Седова. — Помилосердствуйте, к мятежному генералу Корнилову никакого родства, сношений не поддерживаю.

Причём — все до единого славяне, не евреи и не грузины, хоть и среди кадетов полно и тех, и тех, заметил про себя председатель, унявший вспышку гнева, спровоцированную фамилией Корнилова. Значит, что-то понимают.

— Пришло время спросить: с чем пожаловали, господа буржуазия?

Начал говорить Кокошкин.

— Мы уверены, глубокоуважаемый Дмитрий Леонидович, что найдём взаимопонимание.

— Что же вас заставило такое предположить?

— Вы возглавляете крупнейшую социалистическую партию России, сыплете социалистическими лозунгами, обещаете диктатуру пролетариата, а внутри себя придерживаетесь противоположных взглядов. Мы знаем — вы не марксист, господин Седов.

— Кто же?

Ему в самом деле стало любопытно.

— Ваши фактические действия, а также высказывания в узком кругу, свидетельствуют, что вы не горите желанием экспроприировать собственность заводчиков, помещиков и банкиров, передав её городскому и сельскому пролетариату, а намереваетесь сохранить в России обычную структуру хозяйствования, основанную на предпринимательстве. Адам Смит называл её рыночной.

Седов отмахнулся.

— Рынок или не рынок, всё это бирки, ярлыки. Наклеивай какие хочешь и куда хочешь. Ну, пусть будет социалистический рынок. Маркс умер, написал много про капиталистическую эксплуатацию рабочих буржуазией. Про социалистическую экономику у него не спросишь. Что ещё?

— Но вы обязательно согласитесь, что нормальный рынок невозможен без предпринимательской инициативы, на которую рабочие…

— Не способны?

— Не обучены, — мягко закруглил Кокошкин, говорил от пришедших только он, другие молчали. — Посему хотелось бы выработать концепцию, при которой владельцы заводов и фабрик не лишались бы собственности, как настаивали ранее большевики, ныне — эсеры, РСДРП и ваша партия тоже.