Ювелиръ. 1807 - Виктор Гросов

как к лицу приливает кровь. Хотелось до хруста сжать кулаки, но я заставил себя расслабить пальцы, лежавшие на коленях. Холодная ярость требовала выхода, но я загнал ее глубже, под маску покорности. Пусть видит испуганного мальчика.

Мое молчание он, видимо, истолковал как знак должного потрясения и продолжил, усиливая нажим. Мою душу словно поместили под пресс. Каждое его слово — новый поворот винта, с хрустом увеличивающий давление.

— Но любой великий дар — это и великое искушение. Ангел света, сын мой, был самым одаренным из всех созданий Господа. И именно гордыня за свой свет низвергла его в бездну. Помнишь ли ты его участь? Дьявол не приходит с рогами и запахом серы. Он приходит с шепотом: «Ты — лучший. Ты достоин большего». Вот его истинный облик. И он уже нашептывает тебе, не так ли? Говорит о славе, о деньгах… Без духовного наставника, без смирения, твой дар сожжет тебя изнутри и погубит твою бессмертную душу.

Все-таки я оказался прав, он собирался манипулировать мной.

Он не обесценивал мой труд — он объявлял его опасным, почти дьявольским. Вешал на мой талант ценник и тут же предупреждал, что платить по этому счету придется вечными муками. Блестящая манипуляция. Он хотел, чтобы я «потек», принял нужную ему форму под гнетом страха.

Я видел его игру насквозь. Он не душу мою спасал — он загонял зверя в стойло. Надевал на меня самый надежный ошейник — ошейник страха перед божественной карой, заставляя меня самого, добровольно, протянуть ему поводок.

Наконец, он нанес последний, решающий удар, снова смягчив голос и добавив в него почти отеческие нотки.

— Но Господь милостив. Видя твою опасность, Он послал тебе спасение в лице твоего покровителя. Князь Петр — человек светский, порой легкомысленный, но душа у него благородная и верная престолу. Через него Промысел Божий направит твой талант на истинную службу — службу Царю и Отечеству. Твое дело — смиренно служить ему, отсекая всякую гордыню. И через него ты будешь служить Богу. Любая мысль о своеволии, любая попытка возвысить себя — это грех, который мгновенно отдалит тебя от благодати и вернет во тьму, из которой тебя вывели.

Все ясно. Вот оно. Финальный аккорд. В самых изысканных выражениях мне только что объяснили мое место. Я — собственность. Мой талант — не мой. Моя работа — служение. Мой покровитель — наместник Бога на земле. Моя золотая клетка — спасение для души. Любая мысль о свободе — прямой путь в ад.

Я медленно поднял голову. Бушующий внутри огонь не должен был отразиться на лице. Нужно было дать ему то, чего он ждал. Нужно было завершить этот спектакль.

Я включил «Гришку»: напуганного, раздавленного мальчишку. Губы пришлось заставить дрогнуть, голосу — придать трепет кающегося грешника. Каждая мышца на лице протестовала против унизительной роли, но этот спектакль, дававшийся с таким трудом, я довел до конца.

— Благодарю за наставление, отче, — прошептал я, снова утыкаясь взглядом в пол. — Я… я не думал об этом. Буду молить Бога, чтобы он дал мне сил и разумения… служить верой и правдой моему благодетелю, князю, и через него… всему Отечеству.

Наживка была проглочена. Я почти физически ощутил, как натянулась леска. Он был уверен, что поймал рыбу, не догадываясь, что сам только что угодил на крючок. Увидев то, что хотел — талантливого, но простодушного дикаря, которого легко контролировать, — он остался доволен своей работой. Моя покорность стала для него лучшим подтверждением его собственной силы.

— Иди с миром, сын мой, — произнес он уже совсем другим, потеплевшим тоном. — И помни мои слова. Смирение — лучшая оправа для таланта. И еще… Не забывай ходить в церковь.

Аудиенция окончилась. Когда за мной закрылась тяжелая дубовая дверь кельи, я выдохнул так, словно вынырнул на поверхность из-под толщи воды. В коридоре нетерпеливо расхаживал Оболенский. Увидев мое лицо — а я постарался сохранить на нем выражение благоговейного оцепенения, — он заметно расслабился.

Обратный путь прошел в молчании. Снова оказавшись в экипаже, князь заметно расслабился, и на смену напряжению пришла его обычная вальяжность. Он откинулся на мягкую спинку сиденья. Он выиграл. Теперь я был его собственностью, его богоугодным проектом. И любой юноша именно так и чувствовал бы себя, впитывая наставления архимандрита — вещь князя, его слуга.

— Ну вот и славно, — нарушил Оболенский тишину. — Дядя тобой доволен. Сказал, что душа у тебя чистая, хоть и неотесанная. Считай, получил благословение на труды праведные.

Он усмехнулся, довольный своим каламбуром. Я молчал. Глядя на его самодовольное лицо, я ощутил, как внутри что-то меняется. Я могу выложить перед ними душу, вывернуть наизнанку свой мозг, подарить им технологии, которых они не видели и во сне. И что в итоге?

«Душа у тебя чистая, хоть и неотесанная». Они похлопают меня по плечу, кинут еще один кошель с золотом и отправят обратно в клетку — точить им новые игрушки. Равного? Да они в зеркале не всегда ровню себе видят, что уж говорить обо мне.

Разговор с этим старым интриганом убедил меня окончательно: они никогда, ни при каких обстоятельствах, не увидят во мне партнера. Только инструмент. Удобную игрушку. Талантливого дикаря, которого нужно направлять и использовать.

Мне кажется, хватит играть по их правилам.

Как заставить человека добровольно выпустить из рук курицу, несущую золотые яйца? Очень просто. Нужно убедить его, что внутри каждого яйца — крошечный заряд пороха, и никто не знает, когда он рванет.

Именно в этот момент, когда в голове выковывался новый план, карету тряхнуло на повороте. Я очнулся от своих мыслей и понял, что мы не сворачиваем к Миллионной, ко дворцу князя. Экипаж катил прямо, в сторону загородных трактов, прочь из города.

Мне стало тревожно. Утренние лучи солнца осветили внутренне убранство кареты. Князь задумчиво рассматривал свои руки, унизанные дорогими, но безвкусными украшениями.

— Куда мы едем, ваше сиятельство? — спросил я. — Ваше имение осталось позади.

Оболенский оторвался от созерцания своих перстней. На его лице проступило странное выражение — эдакий триумф, азарта и легкое недовольство. Он сделал глубокий вдох.

— Мы едем в Гатчину.

Я застыл. Гатчина. Резиденция вдовствующей императрицы.

Князь добавил с легким недовольством:

— Ее Императорское Величество желает с тобой завтракать.

Глава 15

Ноябрь 1807 г.

Слова князя удивили меня. Покинув стены Лавры, я