Военный инженер товарища Сталина 2 - Анджей Б.

яркими красками: судя по всему, их раскрасила сама хозяйка, следуя, одной ей известному ритуалу — может на праздник Ивана Купалы, может на медовый спас в начале августа. Краски были относительно свежими, и старлей невольно задался вопросом: на кой-черт? Для чего?

Оставив позади истуканов, Игорь спустился к деревьям. Тут тропинка обрывалась. Дальше идти бесполезно. Подхватив утиральник, он вернулся к избе, и… едва ли не носом столкнулся с Устиньей.

Только теперь летчик смог, наконец, рассмотреть девушку, стукнувшую его от испуга в затылок.

Красивая, не по годам зрелая — про таких говорят «кровь с молоком» — румяная, так и пышущая здоровьем, с заплетенной косой, та, в свою очередь, с интересом рассматривала гостя. Оба так и застыли на месте.

Старлей улыбнулся. Показал на рот, вертя головой, давая понять, что не может говорить.

Девушка кивком головы перекинула косу из-за спины на грудь и машинально принялась перебирать сплетенные узелки.

— Матуня казала, што ты речью, поди, обделённый.

Летчик кивнул. Роль немого теперь предстояло играть до конца.

— Осерчала, я, прости дивный гость, аки приложилась дубинкой по челу твоему. От лукавого сие это. Испужалась одеяния твого, невиданного доселе. Давеча утреньком казала матунька всё о тебя. Яз теперича разумею, пошто изгоном ты один аки по лесу бродишь, мира лесного ищешь. Небось, изгнанный ты, аки и мы с матунькой от суеты людской. Недобрый народ согнал тя в лес дремучий. Яз так разумею?

Игорь вторично кивнул. А что было делать? Пускай думают, что он тоже отшельник, народной местью испуганный.

— Откель ты?

На вопрос Устиньи летчик пожал плечами, неопределенно махнув рукой в сторону реки, а у самого от запаха горячей пищи слегка закружилась голова — настолько он был голоден. Две ночи провел здесь, в чужом для него мире. И всё это время кроме ягод и нескольких орехов ничего не брал в рот.

Заметив голодный блеск в глазах незнакомца, старуха тут же усадила обоих за стол. Помолившись, хозяйки принялись за еду, и вскоре отчуждение между ними исчезло. Летчик двадцатого века слушал с набитым ртом, как ему все рассказывали. Где надо кивал, где не надо — отрицательно мотал головой. Надо полагать, обе хозяйки и представления не имели о языке немых жестов, чему путешественник был несказанно рад. Таким образом, он постепенно узнал всё. В основном рассказывала старуха, Устинья дополняла. Сразу чувствовалось, что обе женщины обделены общением и долго так сокровенно ни с кем не разговаривали. В лице гостя из будущего (если б они это знали и разумели) обе женщины нашли отдушину, и уже через час вели себя с ним как с лучшим товарищем — тем более гостю не нужно было отвечать на вопросы. Хозяйка рассказала об истории их жизни и как они оказались в лесу. Упомянула в который раз своего почившего мужа и недобрым словом коснулась иеромонаха Трифония.

Так и сидели они за столом до самых сумерек, удаляясь только по хозяйским делам. В рассказах тут и там мелькали имена князя Ярослава Всеволодовича, княжича Александра, названия слобод и градов Переяславля, Пскова, Суздаля, Мурома, Нового града (как он понял — Новгорода), а вот за Московию женщины почему-то ни разу не упомянули. Оно и понятно: в 1223-м году сей город стольный только начинал строиться.

Устья рассказала о своем нарушенном Ерёме, и как она вчера вечером не дождалась его на поляне, полагая, что он в пути и сопровождает княжичей в дальний поход. Княжеские сборы, видать, не позволили ему проститься с любимой, но ждать она его будет безмерно, храня честь девичью для будущего суженого.

— Пойдём, гость, со мною на сбегание ночное? Весь люд слободской гулять буде-то, аки сёдня день Ивана Купалы, любови нашего покровителя.

«Вот и число узнал, — обрадовался про себя Игорь. — По старому стилю, стало быть, 24-е июня, если оно не смещается как день Пасхи».

На том и решили. Посидев ещё у стола, Игорь задержался помочь старухе, и невольно прислушался к далёким русским напевам.

То, что случилось вслед за этим, произошло так внезапно, что летчик не смог бы сказать, в какой именно момент он увидел этого парня.

Старуха выбежала на песнь, плеснула руками и охнула. Не уехал, значит, Ерёмушка! Нашёл всё же время попрощаться, да ещё и на гулянья кличет!

Парень подошёл к хозяйке, преклонил колено и проговорил приятным басом:

— Ухожу я, матушка, в поход дальний. Дозволь с Устинюшкой проститься, да уста её пред дорогой неведомой обцеловать. Буде ли решение твоё материнское?

Старуха прижала его склонившуюся голову к своей тощей груди. Перекрестилась, и сквозь слёзы ответила:

— Вон она, Устюшка твоя из кустов ступает. Две ноченьки тебя на поляне ждала, сердцем маялась, в судьбинушку свою верила…

К Ерёме из-за деревьев выпорхнула Устинья, и они закружились, целуясь, сжимая друг друга в объятьях.

А Игорь стоял ошеломленный, с открытым ртом. Не мог отвести взгляд от только что взметнувшихся в небо кругов.

Пространство вдруг завибрировало. Задрожало, словно треснувшее стекло во время грозы. Сгустилось подобно вязкому туману, и, превратившись в консистенцию кисельной массы, всосало его в себя, как губка воду. Кольцо за кольцом, из недр земли пошли раскручиваться концентрические окружности, унося вверх к загоревшимся на небе звёздам всё то, что находилось в радиусе их действия. Воздух в мгновение ока пропитался озоном, и уже теряя сознание, летчик Курской дуги сквозь пелену червоточины смог увидеть перекошенные от ужаса лица старухи, Устиньи, Ерёмы. Сознание успело выдать информацию, что вихрь, кружащий сейчас в спирали — есть ничто иное, как портал барокамеры, раскрывший «объятия», поглощающий его плоть внутрь себя. Сейчас он распадётся на атомы, достигнет предела микромира — постоянной Планка, и, превратившись в мезонное облако, понесется сгустком первичной материи — сквозь миры, сквозь время, сквозь Вселенную. Потом, позже, пилот авиации, по всей вероятности, опять будет брошен в иную эпоху. И будет он в неведении, пока какой-либо импульс не разблокирует сознание памяти. Но это будет позднее. Это произойдет, когда он вернётся в свой, родной для него мир.

Пока же, последнее, что он успел сделать, прежде чем кануть в небытие, это махнуть на прощание рукой трём испуганным, крестящимся фигурам по ту сторону смерча.

Одиссея в XIII веке древней Руси для пилота Мурманской авиации на этом закончилась. Модулятор с маркером не активировался. Два пространства иных измерений расстались.

Сейчас барокамера несла тело пилота куда-то туда — в